Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Надо понять, что он не был готов для этой работы. Одно дело быть предметом внутреннего, автохтонного культа; особенности этой ситуации он мог обсудить с Буденным, Ворошиловым, Маресьевым, Каманиным, наконец; и совсем другое – подвергнуться конвертации; стать воплощением карго-культа для настороженной и склонной к скептицизму западной общественности.

Возможно, его готовили быть героем; возможно, он даже проходил инструктаж по улучшению своих манер у некоего московского профессора Хиггинса – но никто не объяснял ему, как быть поп-звездой, голливудским селебрити; да и кто, спрашивается, в Советском Союзе мог объяснить ему это? Генерал Каманин, что ли? Одно дело махать рукой с мавзолея, стоя рядом со Сталиным или Хрущевым, – и совсем другое вести беседы с английской королевой и Брижит Бардо. Кого они могли нанять консультантом, который объяснил бы Гагарину, как отвечать, когда тебе говорят, что месяц назад здесь был американский президент и посмотреть на него пришло вдесятеро меньше людей, чем на тебя? Когда девушка показывает на тебя пальцем и визжит от восторга: “Ой, у него же на щеке порез от бритвы!” Кого? Элвиса Пресли? Марлона Брандо?

Вся эта жизнь рок-звезды тоже была невесомостью – средой, такой же неприспособленной для советского гражданина, как космос; и разумеется, Гагарину приходилось кувыркаться в ней и застывать иногда в очень нелепых позах. Что его выручало, так это высокая – выше, чем у среднестатистического человека – стрессоустойчивость, позволявшая ему не слишком явно шарахаться от магниевых вспышек. Стрессоустойчивость – и способность к адаптации к сложным условиям. Он мог компенсировать незнание языков постоянной улыбкой, отсутствие светских навыков – осторожной галантностью; неловкость от попадания в незнакомую ситуацию обычно сглаживалась незатейливым политическим юмором (“Берясь за гладко выструганные небольшие деревянные палочки для еды, которые заменяют японцам и ложку, и ножик, и вилку, Юрий Алексеевич пошутил: «Самое лучшее оружие в мире!»”[49] [13]).

В чем он не всегда был силен – так это в ответах на вопросы. Его пресс-конференции – о которых мы еще расскажем отдельно – производят удручающее, а иногда и комичное впечатление. Он худо-бедно мог сделать доклад на заданную тему (как правило: мой полет и его значение для партии и правительства) или произнести пятиминутную приветственную речь, уснащенную нечеловеческим количеством идеологических и псевдофутурологических клише (“недалек тот час, когда в космос и на другие планеты Вселенной полетят обитаемые корабли и лаборатории и в одних экипажах с русскими будут также…” – далее текст в зависимости от того, в какой столице он в данный момент находился). Но на пресс-конференциях приходилось отвечать экспромтом на конкретные, часто нарочно неудобные вопросы – и вот с этим Гагарин не справлялся катастрофически.

И тем не менее он не смущается и прет как на буфет, даже если очевидно проигрывает противникам по технике.

– Мистер Гагарин, скажите: какие марки вин и коньяков вы предпочитаете?

– На дегустацию вин и коньяков у меня нет времени.

– Танцуете ли вы твист?

– К сожалению, не располагал временем, чтобы научиться.

– Американские источники сообщают, что их новейшая ракета “Сатурн” гораздо мощнее советской и сможет закинуть на Луну целый локомотив.

– А зачем на Луне локомотив? [70].

– Что бы вы почувствовали, если бы вас поцеловала Софи Лорен?

– То же самое, что и вы, если она, конечно, поцелует [27].

Стрессоустойчивость, да; но ведь и факторов стресса было гораздо больше, чем можно себе представить. Что ему запоминается из всей этой круговерти первого дня в Лондоне? “Женщина с розовыми волосами”. Боже правый.

С другой стороны, следует осознавать, что окружение было далеко не такое враждебное, как мы предполагаем сейчас, экстраполируя на ту эпоху нынешнюю ситуацию. У Кингсли Эмиса был – мало кем ныне читаемый – роман “Русские прятки”, в котором описана оккупированная русскими Англия – полностью деградировавшая, впавшая в дикость и невежество, вплоть до того, что англичане забывают свой язык. Странным образом, единственными, кто пытается удержать их в цивилизованном состоянии, оказываются офицеры русских оккупационных войск – напоминающие скорее благородных офицеров из “Войны и мира”, чем варваров. Разумеется, это гротеск и сатира, в которых все наоборот, – однако еще и роман, свидетельствующий о том психологическом контексте, в котором очутился Гагарин.