Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Я учился в Хайгейте в северном Лондоне. Нас отпустили в школе на целый день, чтобы мы могли увидеть Юрия Гагарина. Почему-то все мои одноклассники сбежали играть в крикет или футбол или к своим Gameboy – или чем там еще увлекались дети в 1961 году. А я пошел на Хайгейтское кладбище. Этот парень прошел мимо нас – и он оказался гораздо меньше, чем я ожидал. На нем были военная форма и большая шляпа, которая делала его едва ли не карликом, и он стоял там. Он отдал честь, и я вдруг осознал, что этот чувак пробыл в космосе 93 минуты, – и от этого обалдел: реальная фантастика. Для меня это был решающий момент. Я подумал: и я тоже хочу быть, как он, даже притом что я не понимал, что к чему [40].

В отражении этих стремлений Гагарин вызывал отклик у рабочего класса, жившего под постоянной угрозой термоядерной войны и пытавшегося ухватить дух нового, более открытого и яркого хрущевского СССР. То, что мечты о восстановлении отношений и социалистическом прогрессе, которые лелеет советский премьер-министр и его протеже, должны были в конечном счете испариться в ходе осуществленной Кеннеди блокады Кубы и возвращения к гонке вооружений, но летом 1961 года это ни в коем случае не было ясно. Приятная атмосфера, в которой проходил визит Гагарина в Великобританию, – в противоположность тяжеловесному, неуклюжему приему, позже, во время его в целом провального визита в гомулковскую Польшу, – обеспечила то, что репутация СССР у британской публики, похоже, оказалась на тот момент лучше, чем в любой другой после мая 1945-го день; тогда как советские фирмы, которые выставлялись в Эрлс-Корт, заключили рекордное количество контрактов со своими обеспокоенными коммерческими конкурентами [3].

FRANCIS SPUFFORD (“The Red Plenty”):

Это не были ряженые революционные крестьяне, размахивающие красными флагами и произносящие на митингах страстные речи, как это представлено в иконографии фильмов Эйзенштейна; и это не был Советский Союз Иосифа Сталина – государство всеобщей мобилизации, массового террора и сурового тоталитарного труда. Вдруг, неожиданно, появилось место, не особенно веселое, но разумно организованное, немилитаристское – и высокотехнологичное, с лабораториями и небоскребами, которое делало все то же самое, что на Западе, но при этом грозило, пока “момент” длился, сделать это самое все – лучше. Американские колледжи беспокоились, что им не под силу выпускать такое же удивительное количество инженеров, как в СССР. Страдальческие вопли о необходимости самокритики заполнили страницы публицистики европейских и американских газет – колумнисты вопрошали, как свободное общество собиралось соответствовать стальной стратегической воле к процветанию, которой обладал успешный СССР. Помощник президента Кеннеди Артур Шлезингер составил для Белого дома записку, в которой высказывалась тревога относительно “повсеместной советской приверженности кибернетике”. И пока “советский момент” длился, это было похоже на то, что где-то рядом вот-вот проклюнется некая альтернативная версия современной жизни: та, с которой приходилось считаться, извлекать из нее уроки – на тот случай, если она в самом деле опередит западную модель и оставит капиталистические страны плетущимися далеко в хвосте [1].

Хрущев выиграл ценный пиар-успех на Западе, в то время как для самого Гагарина визит был настоящим триумфом: подтвердились его дипломатические навыки и та политическая роль, которая на него была возложена и которая пока еще не стала обременительной. Однако, наверное, самый долгосрочный эффект его пребывания в Британии и тот, которым, вероятно, был бы больше всего доволен сам Гагарин, было семя идеализма и надежды, которое он заронил в сердца и умы британских рабочих. Этого, по крайней мере, было достаточно, чтобы преодолеть самые отталкивающие реалии эры холодной войны и дать понять, что дальше будет лучше [3].

К концу недели мальчишеская улыбка космонавта и неизменная скромность завоевали всю Великобританию [5].

На фоне Берлинского кризиса, эскалации конфликта во Вьетнаме и неудавшегося американского вторжения на Кубу это непосредственное излияние народного чувства в честь советского авиатора, который действовал как неофициальный посол, может на первый взгляд казаться неуместным. Однако при ближайшем рассмотрении причины того теплого приема, который был оказан Гагарину, понять нетрудно. Контраст между стареющими советскими лидерами и Юрием – который был молодым, динамичным и очаровательным – был разительным. Ему были свойственны неиспорченное очарование, яркая индивидуальность, он был общительным – и его слава надежно опиралась на его личную храбрость, его навыки и знания, спортивность. В результате он нравился одинаково мужчинам и женщинам, молодежи и старикам [3].