Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Подлинное место – “в 2 км юго-восточнее н. п. Подгорное” – находится в запустении; до 1993 года в части стояли передвижные пусковые ракетные установки и “радиотехническая батарея со станцией наведения и обнаружения” [1]. По заброшенному объекту – если кто-то любезно привезет вас туда; без наводки знатоков найти его сложно – можно свободно гулять, с некоторым риском сломать себе шею о разбросанные там и сям прямо в траве фрагменты руинированных зданий “режимного объекта”.

Там или сям, так или иначе, но в 10.55 Гагарин крепко стоял на Земле – испытывая, надо полагать, примерно то же чувство, что за 44 года до него автор прихваченной им в космос брошюры, который ночью с 25 на 26 октября произнес задумчиво: “Es schwindelt”. Голова идет кругом.

Социальная эпидемия, “нулевым пациентом” которой суждено было стать Гагарину, началась вовсе не во Внукове, в знаменитой сцене с развязавшимся шнурком, а раньше – непосредственно в поле. Первой партии тех, кто вступил в контакт с “Колумбом Вселенной”, – это были сельхозрабочие и военные, – повезло больше других: все они были обласканы прессой и с удовольствием делились приятными воспоминаниями о том, как еще за завтраком слушали по радио сообщения о “с человеком на борту” – а ближе к обеду увидели и “борт”, и этого самого человека (причем по отдельности).

Щедрее всех зачерпнули славы пожилая колхозница-татарка Анна Тахтарова и ее внучка Рита – которые осуществляли весенний высев клубней картофеля и одновременно рутинный выпас своей коровы Звездочки, когда увидели человека в шлеме, оранжевом демаскирующем костюме и с обрезанными парашютными стропами.

Он никуда уже не летел и медленно ковылял по направлению к ним – не первую сотню метров – по чавкающей под ногами свежей пашне, в неудобном скафандре.

Испугавшись странного существа, аборигены дали деру. Попытки навести мосты и внушить им, что он не представляет опасности (“Свой, свой, советский!” [10]), увенчались успехом не сразу – женщина неважно владела русским языком [23].

Появление в небе двух парашютных систем со множеством оранжевых куполов не осталось, однако ж, незамеченным и другими местными жителями: группа случившихся неподалеку механизаторов принялась азартно комментировать шансы “пузыря” лопнуть при приземлении – после того, как “тракторист Яков Лысенко крикнул: «Хлопци, лэтыть щось такэ!»” [17]. Мнения механизаторов разделились: если одни полагали, что это может быть тот самый советский, который на борту и о ком говорили по радио, то другие, ссылаясь на тот же источник – “только что передавали”, – склонялись к идее, что, пока “Гагарин над Африкой пролетает” [24; 27], в их полях потерпел крушение некто другой: американский летчик-шпион, коллега недавно сбитого при похожих обстоятельствах Пауэрса.

Чтобы перевести решение вопроса о государственной принадлежности пришельца в практическую плоскость, группа механизаторов выдвинулась на место событий – причем по дороге разделилась: если одних больше заинтересовал железный шар, то других – его обитатель. Разговор с последним только-только начинал превращаться из натянутого в непринужденный, как появилось новое действующее лицо – получивший информацию от засекшей странный объект еще в воздухе части ПВО майор. “Взяв с собой вооруженного солдата, Гассиев выехал на задержание. Он предполагал, что в воздухе шпион” [3].

Гагарин, увидев, наконец, представителя госвласти, сделал все возможное, чтобы втолковать ему, кто он и в чем заключаются его неотложные нужды. В ответ на формальный рапорт Гассиев объяснил, что Гагарин теперь уже не старлей, а майор… Тот расплылся в улыбке, лед растаял, о шпионской версии было забыто; новые друзья обнялись и от избытка чувств расцеловались; замок гермошлема до крови расцарапал подбородок Ахмеда Гассиева.

По дороге к части ПВО, где был телефон, они успели поболтать. “– Осознал, что совершил? – Пока нет. – Утерли нос Америке? – Не говори. Здорово утерли” [2].

Мобильные политаналитики оказались очень близки к истине. “С точки зрения пропаганды, первый человек в космосе стоит, возможно, более ста дивизий или дюжины готовых взлететь по первому приказу межконтинентальных ракет”, – сопливилась “Нью-Йорк геральд трибюн” [24]. В тот же – и ряд следующих – день провел в Белом доме серию совещаний не кто иной, как президент Кеннеди. “«Если кто-нибудь может сказать мне, как их догнать. Давайте найдем кого-нибудь. Мне все равно, если он знает как, пусть это будет хоть сторож». Пристально поглядев на лица сидящих вокруг, президент добавил: «Нет ничего более важного». <…> Кеннеди испытывал во время встречи мучительную боль. Он… рухнул в кресло… постоянно ерошил волосы на голове, постукивал по зубам ногтями, совершал другие знакомые нам жесты, выдающие волнение”… [37].