Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

Давление было “словно и в космос не летал” (“– А может, и правда не летал?” [52] – зловеще пошутил Гагарин, словно предчувствуя купание в океане не только человеческого обожания, но и недоверия) – но по дороге пульс космонавта несколько раз учащался. К самолету в Энгельсе им пришлось прорываться чуть ли не с боем; чтобы просто разглядеть Гагарина в “человеческом море” [16], фотограф вынужден был забираться на столб; потом это море опрокинуло заграждения аэродрома и хлынуло на пассажирскую стоянку [42].

В Куйбышеве космонавта встретили Каманин и Титов, а затем прилетел и Королев. Когда, после трогательных объятий, речь зашла о намерении Гагарина отразить в отчете о 108 минутах наличие чрезвычайной ситуации, Королев якобы дал понять, что не советует ему предавать это гласности – потому как “это нанесет огромный ущерб великому делу освоения космоса, в которое вожди поверили далеко не сразу, а лишь после титанических усилий сотен тысяч участников работ. Так как навсегда подорвет доверие партии и правительства к нашей космонавтике. И, прежде всего, к нам, создателям космической техники. Иными словами – в нашу с тобой, Юра, способность ее осваивать во славу Отечества”. Получив твердое обещание “любой ценой докопаться до причины возникшей в твоем полете неполадки и о принятых мерах доложить лично”, Гагарин успокоился – и остановился на формулировке: “Полет прошел нормально, техника работала отлично” [11].

“Карантин” продолжался всего пару суток. За это время Гагарина вдоль и поперек исследовали медики, он много играл в бильярд[33], раз-другой примерял сшитый на заказ за несколько часов парадный мундир пошива местного военного ателье, прокатился на катере по Волге с заездом на остров, где – опровергнув мнения об утрате после полета физической формы – продемонстрировал на турнике исполнение “солнышка” [61] и поучаствовал в пикнике, который сложно назвать импровизированным (отдыхающие привезли с собой “…пакет с бутербродами, ящик с минералкой и две-три бутылки водки” [60]). “На обратном пути Гагарину предложили управлять катером, смеялись, что катер – не ракета, а Волга – не космос” [60].

Проветрив голову, Гагарин принялся репетировать: Каманин изображал Хрущева, Гагарин тараторил рапорт – сначала излишне поспешно, но затем ему удалось найти баланс ритма, громкости и тембра. Возможно, успеху поспособствовали не только природный талант и режиссер, но и реквизит – потому что в числе прочих бонусов Гагарину удалось обзавестись новой майорской шинелью – некоего Анатолия Васильевича Кириллова [63], который заказал ее индпошив еще в марте, но при попытке получить готовую продукцию в ателье выяснил, что оплаченное им обмундирование реквизировано в пользу первого космонавта СССР – уже отбывшего в Москву, на торжественную встречу.

Глава 10. Приданое

Евангелие часто используют в качестве подкидной доски, на которую ложатся карты гагаринской биографии; палехские искусники, намалевавшие в 1980-е годы серию в высшей степени китчевых лаковых икон с Гагариным, очень точно, повторимся, выразили “народные” представления о подлинном статусе Гагарина, смысле его жизненного пути и важности “двенадцатого апреля” для формирования новой коллективной идентичности.

Въезд Гагарина в Москву 14 апреля 1961 года – не менее важный эпизод для этого нарратива, чем известный сюжет “Вход Господень в Иерусалим” для Евангелия. Как и в мифе-первоисточнике, то был миг наивысшего триумфа – официальное признание миссии; волна обрушившегося на Гагарина социального успеха в этот день стала для него самой высокой в его жизни.

Государство продемонстрировало массам человека, при жизни узревшего космический рай, – и одновременно способность социалистического строя воскрешать своих лазарей, отправленных в бездонную тьму космоса. Каким бы воинствующим атеистом ни был Хрущев[34], возможно, интуитивно он чувствовал сакральные обертоны события – и распорядился декорировать сцену соответствующим образом. Гагарину был предоставлен лучший из имеющихся “белых ослов” – светлый кабриолет ЗИЛ-11B (многие думают, что это “чайка”, однако это – НЕ “чайка”), увитый – в России всегда было плохо с пальмовыми ветвями – гирляндами цветов.

День начался с того, что дикторы по радио, подпустив в голоса колокольно-торжественных нот, провозглашали: “Сегодня третий день космической эры!” 14-го же апреля достигли пика экзальтации газеты, которые тоже избегали называть дату обычным порядком; первые полосы представляют собой настоящий музей, в котором собраны самые экстравагантные образцы аллилуйной литературы:

Здравствуй, Юрий Гагарин, космонавт дерзновенный!
Честь и слава тебе в этот день торжества!
С возвращеньем из космоса, разведчик Вселенной,
Поздравляют тебя вся страна и Москва! 

[22][35].