Пассажир с детьми. Юрий Гагарин до и после 27 марта 1968 года

От самого Гагарина 14 апреля требовалось вовсе не только отрапортовать генсеку об успешном выполнении задания, по возможности не растянувшись – из-за развязавшегося шнурка или еще по какой-то причине – посреди красной ковровой дорожки.

Что требовалось – и с этим Гагарин также справился идеально, – так это продемонстрировать одновременно триумф и смирение; не изобретать оригинальную манеру поведения – никаких изгнаний меновщиков из храма или исцелений хромых и слепых – а войти в резонанс с колебаниями народной психики и вибрировать в такт с ними; при этом конкретные слова, которые произносились Гагариным в первые пару недель после полета, пока он еще не освоился в новом амплуа, тоскливы, как зубная боль или тексты на “госуслугах”, – “родные мои соотечественники… безмерно рад, что моя любимая Отчизна… ведет наша родная Коммунистическая партия… большое вам спасибо, дорогой Никита Сергеевич… дорогие москвичи, за теплую встречу… полет в космос посвятили XXII съезду Коммунистической партии… и ее ленинскому Центральному комитету…” [21] – лучше даже и не цитировать казенные гагаринские алаверды витиеватым, туго закрученным хрущевским здравицам.

Единственная его реплика, на которой хочется сфокусироваться, – это фраза, которую обронил новоиспеченный Герой Советского Союза, разглядывая вечером 14-го, после кремлевского приема, свое отражение в зеркале одного из особняков для вип-гостей на Ленгорах – и потирая уши, оглохшие от двадцати артиллерийских залпов салюта – салюта, устроенного по приказу Министерства обороны во всех столицах союзных республик, а также Ленинграде, Сталинграде, Севастополе и Одессе, – в его честь: “Понимаешь, Валюша, я даже не предполагал, что будет такая встреча. Думал, ну, слетаю, ну, вернусь… А чтобы вот так… Не думал…” [36].

Ага, вот он – монолог человека, выигравшего в лотерею; осознаваемый даже и самим виновником торжества триумф посредственности, случая, везения. Вот он – еще один Емеля-дурачок, чья печь вдруг – по щучьему велению – поехала, да и приехала, причем именно к тому месту, где его поджидал царь с самым красным из всех возможных кафтанов и Марьей-царевной в придачу. Лежал себе лежал – да и вылежал, наконец, себе судьбу, как многие “национальные” персонажи; ведь что такое, в сущности, “ложемент Гагарина” – приспособленное под индивидуальные особенности его фигуры лежачее кресло, в котором он провел полтора часа в космосе, – как не современная версия печи Емели и Ильи Муромца и дивана Обломова? Так?

Вряд ли, однако, правильно интерпретировать это гагаринское замечание именно таким образом.

Советская пропаганда любила рисовать Гагарина боевым роботом социализма, любимое чтение которого – армейский устав. Интеллектуалы-инженеры – Катыс, Феоктистов, пытающиеся соблюдать декорум, однако внутренне раздраженные тем, что звания героев и “Волги” достались “молокососам”, – склонны (хотя бы и с оговорками) рисовать Гагарина “сереньким”, “мужичком себе на уме”, тянущимся к знаниям, но в целом недалеким.

Что ж, происхождение (и иногда – манеры, и иногда – речь) Гагарина можно назвать плебейским, однако он был гораздо более тонко чувствующей, способной к самоанализу личностью, чем принято предполагать: во-первых, у него было то, что называется “благородная душа”, а во-вторых, весьма основательная интеллектуальная база. Может быть, он и не был таким интеллектуалом, как Титов (тот вслух, вызывая аллергию у предпочитавших менее экстравагантные способы проведения досуга соседей, декламировал по вечерам жене “Войну и мир” – и, кстати, получил в свое время предложение сыграть роль князя Андрея в экранизации Бондарчука), однако для среднестатистического офицера Советской армии Гагарин был очень высокообразованным (техническое, военное – и высшее инженерное: три образования) и очень начитанным человеком.

В его читательском активе был основной корпус русских классических текстов (включая – есть свидетельства – “Войну и мир”, “Анну Каренину” и “Воскресение”); классическая и современная фантастика, в диапазоне от Жюля Верна, Циолковского и Уэллса до Артура Кларка; множество стихов (рассказывают, что он вдохновенно декламировал целиком есенинскую поэму “Анна Снегина”). Советские источники имеют обыкновение акцентировать верность Гагарина советскому же литературному канону: “Повесть о настоящем человеке” Б. Полевого, “Молодая гвардия” А. Фадеева, М. Шолохов, производственные романы В. Попова “Сталь и шлак”, “Закипела сталь”, “Испытание огнем”. Все это правда – но далеко не вся правда. А. А. Леонов вспоминает, что, когда он впервые увидел Гагарина, тот держал в руках “Старик и море” Хемингуэя. Последняя книга, которую прочел Гагарин? Не угадаете: “Уловка-22” Хеллера.