Пассажирка

Терраса слонов находилась недалеко от – разум выхватил нужное слово – Пхимеанакаса, первого храма города. Того, что скрывал священное дерево, погребенное внутри него, где мама действительно проводила раскопки. Этта оглядела крутую лестницу, притулившуюся к многоуровневому храму; камень казался практически красным по сравнению с замысловатым серым сооружением, угнездившимся наверху.

Как с этим местом связана ее семья?

Девушка повернулась к возвышающейся перед ними террасе, принимая протянутую руку взобравшегося на нее Николаса. Король обозревал с этой террасы шествие своей победоносной армии, а вокруг, вырезанные в камне, высеченные из колонн, стояли слоны. Площадка словно бы почивала на их спинах.

– Стоит на плечах памяти, – выдохнул Николас. Теперь Этта поняла смысл подсказки – слоны славились своей памятью, – но это не объясняло того, почему проход заставлял воздух икать. Исходящий от него звук, обычный громогласный рев, практически заглушал второй, более низкий ритм. Это напомнило Этте ощущение биения пульса в другой, неожиданной части тела.

– Что случилось? – спросил Николас.

– Ничего, просто… – Этта посмотрела на город, медленно повернувшись, чтобы окинуть взглядом деревья, словно бы перешагивающие через стены. Лица Байона отвечали ей тихими безмятежными улыбками. Когда еще она снова это увидит – увидит город до того, как в него хлынет человечество?

Никогда.

Она осознала: в этом-то и состоял соблазн путешествий во времени, их опасность: возможность, свобода тысячи возможностей, где жить и как начать все сначала. Открывалось столько красоты – успевай только останавливаться, чтобы посмотреть. На этом фоне терялись даже самые главные опасности: разрушение проходов, угроза потеряться или оказаться в недружественном времени.

– Пора, – протягивая руку, тихо проговорил Николас.

Она снова почувствовала болезненно нарастающую жажду музыки. Пальцы прижались к боку, и девушка вообразила, как бы она попыталась извлечь из струн песнь глубоко сокрытой, теплой, не скованной ничем жизни. Рассекая влажный воздух джунглей, Этта отдалась наэлектризованной дрожащей хватке прохода, горюя о том, что никогда не увидит это место снова.

Париж 1880

15

Этта пришла в себя на траве под щедрым покровом тени, в ушах гудело, голова раскалывалась – но она была в сознании. И не просто в сознании, а без тошнотворного головокружения, шедшего рука об руку с последними проходами.

Она села, вытряхивая из волос красные листья.

Прохладный осенний воздух казался практически золотым, пробиваясь через огненную завесу листьев. Повернувшись, Этта ничуть не удивилась, увидев раскинувшийся перед ней Люксембургский сад – видение в теплом дневном свете.

– Ты оказалась права, – Николас сидел, привалившись спиной к тому же дереву, потирая лицо. – C’est le Jardin du Luxembourg[4].

Этта не смогла сдержать слабой глуповатой улыбки:

– Скажи это еще раз.

– Что, прости? – переспросил он.

«Скажи еще раз», – подумала она. Его голос творил с французским что-то невероятное. Слова окутывали ее, словно теплый мед.

– C’est le Jardin du Luxembourg, – повторил он, явно сбитый с толку.

– А… какой, думаешь, сейчас день?

– Тот же, в каком мы проснулись в Лондоне, – ответил он, зная, о чем она думает.

Эттино платье порвалось в нескольких местах по подолу и из небесно-голубого стало коричневым – точь-в-точь под цвет мутных рек. Сапоги покрылись коркой засохшей грязи и перегноя, и не прикасаясь к волосам, было понятно, что в некоторых местах они просто стоят дыбом.

Николас быстро огляделся по сторонам – убедиться, что за ними не следят, – и принялся приглаживать ее вихры, собирая волосы на затылке и подвязывая их лентой. Он осторожничал, чтобы не коснуться ее кожи, а Этта изо всех сил сопротивлялась искушению опереться на его плечо или обнять за узкую талию.

Семь дней. Даже меньше.

– Пошли? – спросила она.

– Давай действовать медленно и осторожно, – сказал он. – Не хотелось бы наделать шуму…

А ей хотелось, что это было безопасно для него. Странно: миновав последние деревья и остановившись на краю тропы, Этта не могла понять, в какое время они попали.

Женская мода где-то между девятнадцатым и двадцатым веками: яркие, прекрасно скроенные жакеты с длинными юбками, мельтешащими сзади или украшенные слоями оборок, преувеличивающими естественные изгибы тела. Волосы прятались под чепцами и шляпками, украшенными цветами и лентами.

Мужчины, сопровождающие дам либо играющие в карты или шахматы, носили костюмы и шляпы. Некоторые прогуливались вокруг большого пруда с тросточками. Дети бегали между и вокруг художников и их мольбертов; женщины сидели рядом на скамейках, лениво беседуя. И это еще не все отличия от Люксембургского сада ее времени. Во главе сада, за центральным прудом, блестевшим на солнце, возвышался сам дворец, такой же величественный, как она помнила: словно уцелевшая часть Версаля, разрушенного временем.