Пассажирка

Этта шагнула в комнату, в которой оказалось градусов на десять прохладнее, чем снаружи. Она так привыкла к изяществу, с которым были обставлены даже самые простые дома, что удивилась, обнаружив комнату пустой, как пещера. Никакой двери, только занавеска, упавшая до пола, когда она зашла.

– Так. Вот одеяло, – София бросила свернутое полотно.

Неудивительно, что после дня на спине лошади оно пахло так же плохо, как и сама Этта.

Она расстелила его на полу, мысленно готовясь к изощренной муке: устраивать измученное скачкой тело на почти что голой утоптанной земле.

«По крайней мере, мы в безопасности, – подумала она, но потом исправилась: – Наверное».

– В сумке есть еда, – сказала София, указывая на полотняный мешок, который она свалила у стены на своей стороне маленькой комнатки. – А я должна выяснить, как сбыть лошадей.

Ее глаза вспыхнули невысказанным предупреждением. Этта просто махнула в сторону выхода.

Дождавшись, пока София исчезнет за занавеской, Этта залезла в сумку, вытащила горсть инжира, оторвала ломоть хлеба размером с кулак и быстро вернулась на место. Было слышно, как за стенкой один из стражей встал, поднятый приказом Софии, и, ворча, потащился вниз по лестнице.

Этта осмотрела другие сумки.

Девушка оставила в них все свои припасы, в том числе, но не только, небольшой пистолет, деньги, журнал путешественника, золотые карманные часы и швейцарский армейский нож.

Компас, которым София пользовалась, провалился на самое дно маленького мешочка. Она покрутилась по комнате, вглядываясь в его циферблат, пока стрелка не указала на истинный север.

За последние несколько часов Этта передумала пять вариантов плана побега. Пока остальные спят, выползти, взять несколько нужных вещичек и ускакать вперед, на несколько часов опередив и с Пальмирой, и с астролябией. В каждом варианте Этта уже была далеко, прежде чем они прибывали.

Но чем дольше она смотрела на компас, тем сильнее ее планы просыпались сквозь пальцы, словно пыль.

Хасан предупреждал их с Николасом, что пустыня – не место для путешествий в одиночку. Даже с компасом она может сбиться с пути, заблудиться, остаться без воды или пищи – и будет бродить, пока кто-нибудь ее не найдет или она не умрет. Этта была «цветком асфальта», выживание в дикой природе – точно не ее конек. Ей не обойтись без Софии, стражей, их знаний и припасов.

Тридцатое поджимало, когда тут сомневаться. Все это время она рассчитывала разобраться с работой астролябии, создать проход обратно в свое собственное время, застать врасплох Айронвуда, держащего маму в заложниках, и вытащить ее оттуда, но теперь ничто из этого не казалось таким простым.

Как ей добраться до астролябии и удрать от Софии и стражей, прежде чем они ее возьмут? А потом скрыть, что она не собирается нести ее Айронвуду, и успеть освободить Роуз, пока обман не вскрылся? Ее разум начал препарировать задачу, разрезая ее на посильные действия, оценивая темп, деля его на такты, пока, наконец, не остановился на единственной возможности.

Залогом успеха было перетянуть Софию на свою сторону. Сделать соучастницей не только уничтожения астролябии, но и обмана Сайруса. Этта может заставить его торговаться – заявить, что ей нужно сперва увидеть маму целой и невредимой, прежде чем она ему что-либо отдаст. Если мама предвидела, что нечто подобное произойдет, возможно, у нее и план был на этот случай?

Или… У Этты засосало под ложечкой от нараставшей уверенности, что все это может закончиться только со смертью старика. И, возможно, смертельный удар придется нанести именно ей.

От одной этой мысли девушке стало плохо – возможно, ее мать была настолько беспощадной, но в кого превратится она сама, убив его? Он виноват в смерти Элис… Мысль должна была заполнить ее жаждой мести, но… не заполнила.

Кроме того, что делать с другими путешественниками? Теми, кому Айронвуд поручил сторожить Роуз?

Лежа в темнеющей комнате, она мысленно возвращалась к словам, которыми мама закончила первое письмо: В конце должен быть финал.

Финал. То есть… разрушение? Она должна сделать то, что не смогли мама и дедушка: уничтожить астролябию? Теперь, понимая, что за сердце бьется в груди ее матери, Этта начала задаваться вопросом: а что, если мама и не ожидала спасения… что, если эта фраза, как и последние слова Элис, была предназначена успокоить ее, направить, убедить, что все так и должно быть.

Ужас пронзил ее до костей. «Я не могу потерять и маму». Не сейчас, когда у нее накопилось столько вопросов о семье. Не тогда, когда у них появилось столько мест, куда можно отправиться вместе. Если мама тоже исчезнет, ради чего Этте пытаться вернуться в ее Нью-Йорк, к изорванным в клочья остаткам своей прежней жизни?