Пасть

И тут старик ударил её — мгновенно позабыв о боли, круша и разрывая все внутри себя, страшно ударил прикладом переломленного ружья, снова, снова, снова…

Смерти не было. Смерти не существовало в природе. Был лишь бой, последний бой, который кончается только победой. Он бил, не чувствуя уже ничего, — так охваченный пламенем танкист давит на гашетку пулемёта, не замечая пузырящейся кожи и вспыхнувших волос; так пехотинец не чувствует свинца, разносящего его грудь в клочья на последнем полушаге до амбразуры; так камикадзе, уже убитый, отдаёт посмертный приказ своим цепенеющим рукам — и направляет изрешечённый самолёт в самое сердце вражеского линкора…

На пятом ударе приклад рвануло из рук — он едва удержал, — но удержал, и тут же отпустило — тварь с воем покатилась вниз. Или страшные удары достигли цели, расколов казавшийся несокрушимым череп, или произошло что-то ещё — позабыв про помост и старика, зверь катался по земле, не прекращая воя.

Дальше старик действовал как бездушный автомат, запрограммированный на несколько простейших операций — переламывал ружьё, вставлял патроны, давил на спуск, снова переламывал, опять вставлял… Левый ствол иногда отвечал выстрелом, иногда сухим щелчком курка, впустую выбрасывая нестрелянные патроны, — он не обращал внимания… Старик расстрелял всё содержимое патронташа, от жаканов до самой мелкой дроби, ни разу не промахнувшись.

И только когда рука впустую провела по порожним кожаным гнёздам, он посмотрел вниз, на затихшую, измочаленную свинцом тушу и стал заваливаться на бок. Тварь издохла.

Он победил.

Камень в сотне метров от Александровской церкви был похож на могильный — мрачная тёмная глыба в кладбищенской оградке. Но отмечал он место явления иконы Казанской Богоматери в далёком 1826 году. Марья, церковная служка, рано утром подливала масло в лампадку у камня — и увидела старика.

Увидела и сначала приняла за пьяного. Потом, когда приблизился нетвёрдой походкой, разглядела ружьё, на которое старик опирался как на палку. Охотничек. Характер у Марьи был тот ещё, христианское смирение она толковала весьма своеобразно, никогда не упуская случая наставить заблудших на путь истинный.

— А ещё старый человек! — завела она без долгих предисловий. — Шляешься ни свет ни заря, тварей Божьих убиваешь, креста на тебе нету…

— Не все твари — Божьи… — еле слышно прошептал старик онемевшими губами и пошатнулся. — Не все…

Губы были совершенно белыми, Марья впервые увидела такие на лице ещё живого человека — и испугалась. Старик привалился к окружавшей камень оградке и сказал так же беззвучно:

— Я убил её, а она ушла… Ожила и ушла… Не время умирать… не время… вернётся…

Марья не слышала ничего из этого шёпота, она уже всё поняла, но не знала, что делать, метнулась из оградки: ты присядь, присядь, я сейчас — старик оплыл на серый гравий, — побежала к дому батюшки, у того имелся мобильник.

— Смотри, штучное… и с дарственной надписью… Приберём? Всё равно не жилец ведь…

— Да брось ты… Старьё. — Рыжий шофёр «скорой» повертел ружьё в руках. — Шарнир люфтит… Да и бабка его со стволом видела, и долгогривый этот… Настучат — будет ментовка жилы мотать: куда, мол, дели? Да и приклад, ты глянь только…

Приклад и ложа были словно изжёваны, тёмное ореховое дерево пересекали глубокие трещины и покрывали свежие вмятины, одна даже пробила насквозь пластину со стёртой дарственной надписью; накладки ложи из белого металла наполовину содраны.

Фельдшер не желал сдаваться в своих попытках хоть чем-то поживиться и попытался отколупнуть крохотную плоскую фигурку стилизованного оленя. Спросил с надеждой:

— Серебро небось?

— Да откуда… мельхиор, конечно… не старое же время… — ответил шофёр с видом знатока. — Садись, поехали…

Фельдшер небрежно швырнул ружьё в кабину. Насчёт накладок и таблички всезнайка-шофёр ошибся — они действительно были серебряные.

Дело погибшей под колёсами лаборантки Костиковой проскочило мимо их внимания за суетой последних недель.

Капитан, кроме прочего, был по горло занят подбором команды; Седой, отвечавший за персонал, как раз тогда пропадал в Виварии, подготавливая систему экстренной ликвидации — клетки с уцелевшими ликантропами и кое-какое не предназначенное для посторонних глаз оборудование должны были подняться на воздух при любой попытке не санкционированного Генералом доступа. Причём так, чтобы расследующая причины комиссия могла, не слишком кривя душой, признать всё произошедшее бытовым взрывом, — и эта задача была не из лёгких даже для сугубых профессионалов.

Руслан, временно исполнявший обязанности Седого и одновременно принимавший дела от Капитана, тоже был загружен под завязку.

С банальным случаем поручили разобраться пареньку из новых, из пополнения, ни к каким секретам не допущенному (работают себе мирные учёные, звенят колбами-пробирками, а он их бдительно охраняет).