Когда глубина отверстия почти сравнялась с длиной клинка, Олег решил, что этого достаточно. Сидя на земле, устроился поудобнее, упёрся свободной ногой в плаху, крепко ухватился за цепь, подождал несколько мгновений, собираясь с силами, — и потянул изо всей мочи.
Перед глазами вспыхнули огненные круги, в спине мерзко хрустнуло, но пробой не сдвинулся ни на миллиметр.
Олег рвал, дёргал, пробовал тянуть равномерно и рывками — паника нарастала, он уже плохо соображал, что делает, когда дрожащими руками просунул длинное лезвие в пробой и рванул за рычаг ручки. Нож сломался с камертонно-чистым звуком, лезвие улетело куда-то в темноту.
И тогда Олег завыл во весь голос…
Он дрожал в лихорадочном ознобе — то ли в предвкушении расправы над охотником-параноиком, то ли почувствовав холод ночи, пробившийся сквозь возбуждение, страх и ярость.
Олег сидел на проклятой плахе и, чуть позвякивая цепью, раскачивал пробой вправо-влево. Точнее, пытался раскачивать — железина была откована добротно, с цепляющимися за дерево зазубринами. Гнуться, ломаться или расшатываться пробой не собирался.
А ведь я кретин, подумал вдруг Олег, полный идиот и склеротик. У меня в рюкзаке отличный рычаг, а я сижу и вручную дрочу эту железку…
Он торопливо достал тозовку, повозился с ней у пробоя и досадливо отбросил на траву. Ствол ружья не проходил в пробой. Чуть-чуть, но не проходил…
Маньяк, развлекавшийся установкой капканов в парке, не пришёл за добычей. Вместо него на рассвете пришёл дождь — мелкий, противный, холодный…
Странное дело, но холод он перестал чувствовать. Постоянная дрожь под промокшей одеждой стала привычной, он не обращал на неё внимания, как не обращают внимание на побаливающий зуб или постоянный насморк. Сигареты, дававшие иллюзию тепла, кончились час назад; голод или жажда его не беспокоили.
Олег сидел на плахе, забросив все попытки освободится. Так, должно быть, сидит попавший в капкан волк, понявший, что из железного плена не вырваться, — сидит и ждёт охотника, чтобы дать ему последний и безнадёжный бой.
Дождевые капли стекали по лицу, он не вытирал их, ни на что не обращая внимания… Мыслей не было никаких — какое-то дремотное отупение, похожее на сон без сновидений наяву…
Дождь кончился, и рассвело окончательно, хмурое серое утро с трудом пробилось сквозь кустарник — Олег не шевелился, позабыв о том, как ждал утра, дабы оценить ещё раз при свете возможности к спасению.
И тут раздались голоса — весёлые, громко перекликающиеся в мокром от дождя парке…
Он вскочил, звякнув цепью, мысли заметались напуганными зверьками:
Крикнуть?
Он забился в кусты, насколько позволила длина цепи и густые ветви, прижался к земле за плахой. Вспомнил про оставленные на виду ружьё и рюкзак, но не шевельнулся — голоса были рядом…
Олег толком не разглядел этих, судя по голосам, подростков — так, мелькнула раз-другой сквозь заросли яркая куртка. Сворачивать с дорожки в мокрый парк утренние прохожие не спешили.
Он лежал затаившись, ожидая, когда затихнут в отдалении последние звуки. Подождал ещё немного и вылез из куста — грязный, мокрый, дрожащий… Не похожий на давешнего ликующего от удачно проведённой операции ночного оборотня…
Способность думать вернулась, хотя мешал постоянный ломящий гул в ушах, отдающий неприятной болью в виски.
К чертям все планы и алиби… Его уже не интересует покупка обгорелых руин, его вообще не тянет больше в когда-то любимые места, а хочется одного — поскорее выбраться и забыть об этой проклятой ночи. Но выбираться надо самому, чтобы не сменить одну ловушку на другую, капкан — на тюремную камеру.
Домик из тёмно-красного кирпича он видел как на ладони, до него действительно метров пятьдесят, не больше. Олег легко смог разглядеть никуда не исчезнувшую кучу хлама у стены. Ему даже казалось, что он видит вполне подходящую для рычага арматурину…