Pasta per amore, или Макароны для Любы

Последняя мысль кажется совершенно невероятной. Мне скорее могло это присниться, нежели в реальной жизни я мог встретить Любу в Dark Star Club.

— Да, — несмелая улыбка трогает её губы. Девушка садиться рядом, и я замечаю, что она одета в красивое платье, задравшееся во сне чуть не до пояса, и она усиленно старается прикрыть свои красивые обнаженные ноги пледом, который спустился вниз, когда я сел на диване.

От вида стесняющейся Любы, от осознания того, что мы спали с ней рядом и под одним одеялом, во мне просыпается то естественное желание, которое мне и так было сложно подавлять во время общения с этой девушкой. Дыхание сбивается, но я всё же произношу:

— Почему ты осталась здесь?

Этот вопрос был озвучен так тихо, будто бы его не должен был услышать ни один пролетающий мимо комар. Мой севший от волнения голос даже сорвался в конце, не досказав фразу. Но это было и не важно. Каким-то внутренним чутьём, я прочитал ответ в глазах Любы и всё понял.

Меня накрыло волной восторга и трепета. Не помня себя и ничего вокруг я потянулся за поцелуем, чтобы убедиться в правильности своих догадок и получил твердый утвердительный ответ. Люба обвила мою шею и с жаром включилась в танец наших губ.

— Люба… Любочка… — шептал я её имя, покрывая поцелуями тонкую нежную шею.

— Я готова, Марио, — прошептала в ответ девушка и, закрыв глаза, растворилась в моих объятиях…

22

Люба

— Ты в порядке? — в очередной раз прозвучал вопрос от Марио, а я в очередной раз утвердительно угукнула.

Всё произошло час назад. Нет, я специально не засекала, просто мама позвонила мне в 8, чтобы узнать, как прошла моя ночь и когда я собираюсь домой. Она всегда звонит в восемь-ноль-ноль, если я ночую не дома, потому что по правилам приличия нельзя звонить раньше этого времени. А позже — ей не хватает терпения.

Сегодняшний её звонок вызвал двоякое чувство. С одной стороны я как никогда была рада слышать её голос, вселявший уверенность в том, что я по-прежнему любимая дочь, что у меня по-прежнему остаётся семья, которую я очень люблю. Но в это же время было горько слышать от мамы беспокойство, зная, что оно вовсе не напрасно. Она не зря волнуется, ведь теперь ничего уже не будет «по-прежнему».

Я лежала в объятиях Марио и убеждала себя, что всё хорошо, мысленно признавалась ему в любви, тем самым находя себе самое главное оправдание: всё, что делается ради любви, не может быть неправильным.

Всё утро Марио не заговаривал на какие-то серьёзные темы: мы обсудили вчерашнюю встречу в клубе, не касаясь мотивов приезда туда, поговорили о вреде алкоголя и пользе спорта, даже затронули тему погоды — лишь бы заполнить неловкие паузы, то и дело норовящие повиснуть в нашем диалоге. А его-то уж точно нельзя было назвать непринужденным, ибо присутствовала та недосказанность, которую мог бы разрешить только откровенный разговор о том, что произошло между нами и какие будут последствия сегодняшней близости.

Мне было жизненно необходимо услышать от Марио, что мы теперь вместе, что он любит меня… А он говорил другое и о другом. По сему я упорно себя убеждала, что это всё и так подразумевается, ведь иначе и не могло бы быть. Однако я ни за что не решилась бы вслух спросить о его чувствах, то ли стесняясь, то ли боясь ответа.

Марио принёс завтрак: бутерброды и чай с лимоном. Сахар он забыл. Хотел вернуться за ним, но я уверила его, что и без сахара всё прекрасно. Было не прекрасно. Чай казался мне отвратительно кислым, огромных усилий стоило не поморщиться от первого глотка.

Есть вовсе не хотелось. Я запихивала в себя хлеб с колбасой и сыром и глотала практически не жуя. Вскоре я поняла, почему не могу ни пить, ни есть — всё это казалось лишним, отвлекающим, крадущим драгоценное время, в которое мы могли бы поговорить о важном, а не обсуждать, какими должны быть дырки в сыре.

Когда завтрак был съеден, наступило понимание того, что пора уходить. Хотелось ли мне остаться? И да, и нет. Мне хотелось быть всегда рядом с Марио, чувствовать его тепло и поддержку. Но только не сейчас. Это утро, которое должно было максимально сблизить нас, вдруг отдалило настолько, что пребывание рядом доставляло дискомфорт, сравнимый с тем, когда не хочется взаимодействовать с человеком, которого случайно облил кипятком в кофейне. Вроде бы и прощения попросил, и за его кофе заплатил, но пятно на белой толстовке, появившееся от твоей оплошности, уже никуда, скорее всего, не денется. И вот ты понимаешь, что виноват, но сделать ничего не можешь, чтобы что-то исправить. Я сейчас испытывала именно такие чувства.

— Я пойду? — несмело задаю вопрос, понимая, что одновременно и хочу, чтобы Марио предложил остаться, и не хочу, чтобы уговаривал, ведь тогда придётся согласиться.