Pasta per amore, или Макароны для Любы

— Только одно из сказанного тобой неправда, — это последнее, что я решаю сказать ей, чтобы уж наверняка поставить точку во всём, что было и есть. — Марина — не моя девушка. У меня вообще никогда не было девушки. И не будет. Потому что мне неинтересно это всё — я брезгливо обвожу её, поникшую и зареванную, рукой. — Да, я сначала подкатывал тебе ради своих целей. Но, знаешь, я на какое-то время даже заинтересовался тобой. Но это было ровно до того момента, пока не «познал» тебя. Ты мне отдалась, и я понял, что мне больше неинтересно. Ты такая же, как все. Ничего такого, что бы меня могло зацепить.

— Спасибо тебе, Марио…

Слова Любы прозвучали тихо, но чётко. Вопреки моим ожиданиям, всхлипы и слёзы прекратились. Она посмотрела мне в глаза. Пробралась до самого дна. По коже у меня пробежал мороз. Люба сделал шаг и, обойдя меня, медленно, но уверенно пошла к выходу. Я смотрел ей вслед, пока тонкая фигурка не скрылась за поворотом, и в затихшем коридоре не перестали звучать её шаги.

Я вернулся в студию. Сегодня будет непростой день — двадцать два кандидата. Надо бы заказать пиццу, а то останусь без обеда, как вчера.

26

Люба

— Дырку от бублика ему, а не диплом! — донёсся голос отца из кухни. Было слышно, что он пытается сдерживаться и говорить тихо, но не получается.

— Витя, успокойся, — шикает мама, — может, этот итальянец и не при чём?

— А кто при чём⁉ — выкрикивает, забывшись в полный голос, но, видимо, осаженный мамой, продолжает громким шепотом: — Кто при чём, я тебя спрашиваю! Твоя дочь много с кем общается? У неё есть друзья и другие ухажеры? Вот и не спорь со мной! Завтра же вызову этого щенка к себе и вытрясу из гадёныша душу, если потребуется, пока он не сознается, что сделал нашей Любочке!

— Он не виноват! — я вхожу в кухню только лишь с целью убедить родных, чтобы они ничего не делали Марио.

— А кто виноват⁈ — тут же задаёт вопрос отец.

— Витя! — мама пытается его успокоить, на какое-то время ей это удаётся, но спустя несколько минут папа снова теряет контроль над эмоциями.

— Доченька, ты с выходных сама не своя, мы же не слепые, — папа смотрит с такой болью в глазах, что мне становится от этого ещё хуже. Перевожу взгляд на маму, она бледная и её веки набухли будто вот-вот разразятся потоком слёз.

— Любочка, ну скажи нам, что тебя беспокоит, мы же помочь хотим, а ты только молчишь и плачешь вот уже три дня. Что нам делать? У нас сердце разрывается от твоей боли…

Мамины слова словно ушат ледяной воды. А ведь и правда — я жалею себя, рыдаю в подушку, ни с кем не делюсь своим горем, но ведь мои родные люди любят меня! Они переживают и им тоже больно видеть моё состояние…

Собирая остатки воли и моральных сил, я обещаю родителям, что со мной всё в порядке и моё поведение в последние три дня связано с плохим самочувствием из-за женских дней. Они сделали вид, что поверили, хотя скепсис во взглядах выдавал с потрохами.

Однако, с того дня я всё же взяла себя в руки. Запретила оплакивать свою попранную гордость и честь, и решила пока плыть по течению.

Честно говоря, мне абсолютно всё равно, что думают обо мне окружающие люди. Исключение составляли родные. Если бы не родители, которые каждое утро взволнованно заглядывали мне в лицо, проверяя таким образом моё состояние и настроение, я бы забыла, где лежит моя косметичка. Ради них я ходила в универ, сдавала сессию. Ну, как «ходила»… ну, как «сдавала»… Эти слова тоже практически пустой звук, ибо на парах я присутствовала лишь номинально. Как мебель. Ни слушать, ни вникать в то, что говорили преподаватели, я не могла. Мозг замер. Я вся замерла. Три дня назад. Перед той дверью в студию.

Так прошёл месяц. За это время я ни разу не видела Марио. Может, я утрирую, ведь, по сути, я вообще никого не видела. Я стала собственной тенью. Жизнь превратилась в набор алгоритмов:

7.30 — подъём, гигиена, уборка.

8.00 — завтрак, чтобы папа видел и не волновался.

8.15 — дорога из дома в универ.

9.00 — 14.00 — что-то невнятное, с мельтешащими лицами, голосами, какими-то вопросами…

14.05 — дорога из универа домой.

14.50 — обед, чтобы мама не переживала.

15.00 — телевизор и смартфон. В упор не помню, что смотрю и слушаю, останавливается этот поток идиотизма, когда меня зовут к ужину, а значит, что…

Примерно 19.00 — я снова натягиваю непринуждённую улыбку и спускаюсь на получасовую каторгу, ведь на этот раз мне придётся провести вместе с семьёй гораздо дольше времени, а это очень сложно — притворяться живой. Сначала мне приходилось выдумывать какие-то истории про универ, чтобы рассказать их родителям и успокоить, но спустя время, я стала пересказывать случаи, из жизни своих знакомых, одногруппников, которые когда-то слышала или видела, только теперь в главной роли для моих мамы с папой была я.