Пастиш

В пастишированных женских номерах признается, что они опираются на конкретную и уже несколько устаревшую музыкальную традицию, но это ничуть не уменьшает их эмоциональной силы. От мужчин такого накала эмоций можно добиться, только если довести пастиш до гротеска или срыва. Можно объяснить это тем, что Бадди и Бен никогда не выступали на сцене. Однако это мюзикл, а в мюзиклах поют все, включая Бадди и Бена в рамочном нарративе; более того, в «Безумствах» мужчины тоже поют, в том числе в двух образах, отведенных Бадди и Бену, первый как водевильный клоун и второй — искусный танцор и певец. Здесь может быть еще одно объяснение. В «Безумствах» главными были женщины, и, хотя мюзикл чаще всего был местом проекции мужских фантазий, он предоставлял женщинам возможности для самовыражения через исполнительское искусство. Кроме того, традиция шоу-бизнеса, вероятно, продолжила давать больше простора для выражения женских страстей, чувств, остроумия и гламура, чем вытеснившая ее рок-культура.

Помимо этого, возможно, важно и то, что женщины лучше мужчин могут приспособить свои номера под себя, и не только потому, что их референт — шоу-бизнес, но и потому что эти номера — пастиш. Пастиш, или по крайней мере такое его использование, требует принятия того, что вы не стоите в центре дискурса, что вы — не единственный производитель форм, которыми пользуетесь, что язык говорит через нас больше, чем мы через него, что мы не в меньшей степени испытываем на себе воздействие культуры, чем производим ее. Иллюзию нахождения в центре дискурса легче поддерживать, если вы находитесь в привилегированном положении в обществе, или что-то вложили в то, чтобы занять такое положение, или видите для себя возможность его занять. Многие мужчины исключены из этого процесса, даже когда они белые, богатые и принадлежат к среднему классу. Возможно, на каком-то глубинном уровне мы все из него исключены, никому не дано почувствовать, что он полностью совпадает с дискурсом или производит его. Но иллюзия по-прежнему сохраняется, особенно у тех, кто наделен (относительной, потенциальной) властью. Легче принять культурные формы, которые целиком признают свои истоки, свою производность и вторичность, если вы не боитесь, что культура проникнет в вас. Хотя, вероятно, никто никогда не чувствовал, что его высказывание полностью исходит из императивов его личности, эту иллюзию чаще испытывают те, кто находится в центре общества: мужчины, гетеросексуалы, белые. Пастиш может сработать в качестве эмоциональной правды, если только вы хотя бы частично уступите динамике дискурса, и, возможно, лучше это получается у тех, кто не питал никаких иллюзий на свой счет.

* * *

Пастиши внутри произведения одной рукой дают, а другой — отбирают. Они говорят, на что похожа эта вещь, и довольно точно передают колорит этой вещи. Но они также говорят, что это произведение — не совсем такая вещь. Фрейм, внешнее обрамление, указывает на отличие произведения и дает некое представление о содержащемся внутри, но то же самое делает интонация — стилизация (пастиш) — самого содержимого. Рассмотренные здесь произведения используют разные подходы к пониманию того, что внутреннее его содержание так близко и одновременно так далеко от внешнего, рамочного. Для «Человека из мрамора» это — облегчение, даже освобождение, испытанное при избавлении от образцов, которым требовалось следовать в фильме. В «Гамлете» и «Женщине-арбузе» присутствует больше восхищения и чувства того, что хотя эти формы и уходят («Гамлет») или уже ушли («Женщина-арбуз»), они все равно еще важны. Но оба фильма ищут и утверждают связь с тем, что они стилизуют, пастишируют. В «Безумствах» также признается, что это старые формы, но утверждается, что они могут быть вновь открыты и использованы самим актом пастиширования. Кажется, все хором заявляют: «Такого больше не делают». Но различие в реакциях:

И слава богу! («Человек из мрамора»)

Жаль, но надо двигаться дальше! («Гамлет»)

Да, но в этом все же есть что-то «серьезное и интересное». («Женщина-арбуз»)

В старых формах еще теплится жизнь. («Безумства»)

Поскольку пастиш не производит настойчивого дистанцирования и не критикует по умолчанию, он может говорить обо всех этих вещах и не только о них. И, оплакивая Гекубу, «самую красивую черную мамушку», «сходя с ума», он также может нас трогать.

Глава 4 Пастиш, жанр, история

На собрании Гильдии режиссеров Америки в 1950 г. один из выступающих встал и представился следующим образом: «Меня зовут Джон Форд. Я снимаю вестерны»[130]. Этот анекдот часто рассказывают в качестве иллюстрации скромности и прямоты Форда, но я хочу здесь обратиться к двум другим соображениям, вытекающим из этого заявления. Во‑первых, Форд знает, что делает (снимает вестерны), а во‑вторых, это устойчивый ориентир, явно не вызывающий ни у кого вопросов.