Пастораль

— То есть говорим правду, — спокойно резюмировала Маша. — Это не запрещается.

— Зевик проливал кровь за эту страну! Чтобы вам было куда приехать. Он не спал ночей, чтобы построить все, что тут есть! Он герой, он труженик. А вы…

— А мы — трутни. И Зевик, который построил все, что тут есть, хочет от нас избавиться. Кто ему не дает? Пусть приготовит ордер на арест и выселение. Или назначит публичную казнь на главной площади города. Он же хозяин. Все, что тут есть, принадлежит ему. В чем же дело?

— Я так не сказала, — засопела Брурия. — Ваш дядя — заслуженный человек, а вы пачкаете его доброе имя. Это надо прекратить! Кто такой этот Генрих Сирота! Он же подписал постыдное письмо, он же сам отказался от Рохи! И она была давно не его жена! Она от него убежала, от этого паскудства! Как он смеет…

— Стоп, стоп, стоп! — подняла руку Маша. — Генрих подписал письмо, чтобы уехать и помочь Рохе. Он много для этого сделал. Их частная жизнь — дело не твоего разумения, ты в таких вещах ничего не понимаешь. Не выдумывай и не ври, иначе это и впрямь падет на твою голову и на голову твоего муженька.

— Он выехал оттуда на крови Рохи! Он сделал на ней карьеру!

— Заткнись! — вспылила Маша. — Генрих Сирота — великий музыкант. Он мог остаться в Европе или в Америке сто раз до этого, его выпускали на гастроли. Он возвращался, чтобы не навредить семье. И сделал то, что сделал, когда его семья, его любимая женщина в этом нуждались. Ты — провинциальная дура, жена идиота, вас обоих надо сдать в музей раритетов. Вы позорите эту страну, а не украшаете ее. Пошла ты!

Маша швырнула подарок тетушки на стол, с шумом поднялась со стула и развернулась к выходу.

— Подожди! — крикнула Брурия со слезой в голосе. — Подожди! Вы должны нам помочь! Зевик пропадает, все рушится! Зачем этот… Марк… зачем он приходил к Зеэву? Я сделаю все, я сделаю все, что вы хотите!

— Вот это другой разговор, — сказала Маша и вернулась на свое место. — Но сначала объясни мне, что должны сделать для вас мы? Может, обмен того не стоит?

— Зевик должен получить место посла в Америке. Пусть Генрих прекратит его порочить! Пусть он согласится сняться вместе с Зевиком, показаться вместе с ним на каком-нибудь приеме.

— О-го-го! Потребовалась индульгенция от Генриха, негодяя и ничтожества? Ничего себе! Нет, такое я тебе не обещаю.

— Ты хочешь сказать, что не можешь его заставить?

— Заставить его никто не может, но для сына старик сделает все. Только станет ли Марк его просить? Скорее всего, нет. Этого от него никто не добьется. Даже я.

— А что ты? Ты не?.. Вы не?.. Вам нельзя, вы брат и сестра!

— Двоюродные. А это не только можно, но и полагается по еврейскому закону!

— У вас будут дети-уроды.

— Дети-уроды рождаются у родителей-уродов. У таких, например, как вы с дядей. Так что смотри в свою тарелку и не суй нос в чужую. Это не твое дело.

— Как это не мое! Вы мои родственники. Я обязана вам объяснить…

— Я пошла, — объявила Маша.

— Нет, постой. Я буду молчать. Боже, чего мне стоит благополучие Зевика!

— Действительно! — фыркнула Маша и закрыла рот рукой.

Они посидели, помешивая ложечками остывший кофе, не глядя друг на друга, не произнося ни слова.

— Так, значит, надежды нет? — спросила Брурия глухим голосом.

— Почему же? Попробуй убедить Марка, что ты заботливая тетушка. Потом пожалуйся ему на все беды, только не хами. Маркуша у нас жалостливый, может, и проникнется. Из меня бы ты и надгробной слезы на твоей панихиде не выдавила, а из него вполне можешь выжать полное прощение. Тем более что ты для него вроде гусеницы, он тебя и не видит.

— А что он из себя представляет?! — вскинулась Брурия. — Жалкий неудачник! Болтается по миру, живет за счет Генриха…

— Я же сказала: не хами, — почти дружелюбно предупредила Маша.

— Что я должна делать?

— Связать нас с известными людьми. Марк хочет снять еврейскую картину. Ему нужны деньги. Это будет скандал, еврейская пощечина всему миру! Такого еще не было. И финансировать эту затею должны евреи.

— Нам не нужен скандал, — испуганно сказала Брурия. — Мы не хотим скандала. Это будет плохо для Израиля.

— Не твое дело, не тебе решать. Сведи нас с нужными людьми, они разберутся. Кто тут у вас самый известный продюсер?

— Кто? — не поняла Брурия.

— Кто главный в кино?

— Я подумаю. Я поговорю. Я узнаю. А что ты мне можешь обещать?

— Ничего. Ты можешь рассчитывать только на то, что Марк полюбит тебя за твои благие дела. За муки он тебя полюбить не сможет, не такие это муки, чтобы за них что-нибудь полагалось. Но если я сегодня выложу ему твое условие, он завтра же отсюда уедет, а вам будет только хуже.

— Я позвоню тебе уже завтра, — испуганно обещала Брурия.