Пастораль

— Что ты себе позволяешь! — разоралась она на Сироту. — Это кнессет, ты оскорбил члена кнессета! Кто-нибудь, вызовите охрану! Охрану!

Дядя Зеэв начал махать на даму руками, он пытался успокоиться, но никак не мог совладать с собой.

— Не устраивайте цирк, — сказал Сирота даме по-английски. — Это мой дядя. Мы слегка поспорили. Лучше вызовите врача, если у вас тут водятся врачи.

— Охрану! — продолжала верещать дама.

Сирота оглянулся, увидел бегущих к нему охранников и спокойно откинулся на спинку стула.

— Не надо. Все… хорошо, — наконец пролепетал Зеэв. Охранники застряли у соседнего столика. — Не надо, идите, идите… Я сам… Идите.

— А могли и бритвой по глазам, — усмехнулся Сирота.

— Не ври! — взвизгнул Зеэв.

— Это советский анекдот, — успокоил его племянник. — Я пойду. Поговорили мы хорошо, дальше некуда. Привет Брурии.

В тот вечер Сирота хотел уехать. Ему стало так тошно, как не бывало никогда.

— Лучше вытащи свою телефонную книжку, — велела ему Маша, — звони своим знаменитым друзьям в мире! Проси рекомендаций к местным знаменитостям. На дяде-волке список не кончается.

— Если уж он… — замямлил Сирота.

— На одном твердолобом дураке мир клином не сошелся. — Маша стукнула кулачком по ручке кресла. — Надо поговорить с людьми кино, с писателями, с профессорами. Пусть они объяснят дяде Володе, что к чему и кто есть кто. Звони.

— Вспомни знаменитую фамилию в местном мире, — предложил Сирота, — а я буду искать к ней пути.

Маша пошевелила губами и затихла.

— Звони отцу, — произнесла после долгого молчания.

Сирота понурился. Генрих не одобрял его метаний. Перед отъездом молодого Сироты в Италию между отцом и сыном произошел неприятный разговор. Генрих считал, что сын должен вернуться в Токио и отработать до звонка, что проба сил в Голливуде должна закончиться триумфом, а посему следует выложиться до конца, несмотря на плохой сценарий, что вообще не следовало браться за фильм, который не вдохновляет. Что Марк слишком разбрасывается, что тащить на одних плечах, пусть даже атлетических, две успешные карьеры невозможно, что время для творческих капризов еще не наступило и надо решить, чем именно он собирается удивить мир. Они разбежались, надувшись друг на друга. Для того чтобы объяснить отцу всю задумку, надо было встретиться с ним лицом к лицу, создать должную атмосферу и говорить несколько дней подряд, постепенно вовлекая в проект творческую фантазию старшего Сироты и определяя ему место участника. Этого нельзя было сделать по телефону.

— Пф! — фыркнула Маша. — Как же ты собирался объяснить все эти сложности дяде-волку, если не знаешь, как убедить даже благорасположенного к тебе папу Гену? Надо начинать сначала. Надо заходить издалека, убеждать постепенно.

Сирота вспомнил корчащегося от внутренней муки, от непонятной, но смертельной ненависти дядюшку и отрицательно покачал головой. Мосты сгорели.

— Почему, почему?! — не сдавалась Маша.

— Потому что он нас ненавидит. Потому что они нас ненавидят.

— За что?

— За то, что мы — это мы. За то, что мы не несчастные сиротки, готовые с благоговением вдыхать каждое их слово. За то, что вполне удачливы. За то, что я уехал отсюда, сбежал в большой мир и не пропал. Не знаю, за что еще. Видно, есть что-то такое, чего мы не знаем или не понимаем.

Узнать им довелось в тот же вечер. Брурия не желала сидеть сложа руки и наблюдать со стороны за крушением мужниной карьеры и собственной мечты. Она мечтала стать женой посла в США или ООН, потому что с этого поста Зевику было легче прыгнуть в кресло премьер-министра. А влияние мужа в партии стало уменьшаться, молодые наступали на пятки, старики не забывали былые обиды. Ее Зевик был вспыльчив и принципиален. Он не любил заботиться о неудачниках, но он и себе отказывал во многом, берег государственную копейку больше, чем свою, радел о чистоте партийного знамени. Вспыльчив, слишком вспыльчив. А потом началась эта история с покойной Рохой. Журналисты рыскали вокруг Зевика, как голодные волки, а Генрих охотно давал интервью. Получалось, что именно Зевик останавливал все попытки спасти Рахиль. Это неправда, вскипала Брурия. Да, он не хотел, чтобы пользовались его именем для привилегий, но он отказался помочь даже собственному сыну попасть в университет. Лично просил, чтобы Гиди экзаменовали с пристрастием. Она рассказывала об этом случае журналистам, но нынешние журналисты ищут только плохое.

Место посла было давно обещано, и каденция нынешнего посла в Вашингтоне подходила к концу. Но мужу уже поставили на вид, что американские евреи настроены Генрихом Сиротой против него и назначение Зевика послом нанесет Израилю урон. Только семейная фотография в обнимку с Генрихом Сиротой открывала Зевику путь вперед, а он зачем-то поругался с младшим Сиротой, да еще на людях, да еще при журналистах. Это следовало немедленно исправить.

Брурия позвонила Маше, с которой не разговаривала года два, и пригласила ее на чашку кофе в кафе «Атара». Сейчас же, просто тем же вечером.