Пастораль с лебедем

— Мой муженек в одно время тоже загорелся — переберемся на окраину, вслед за Кручяну. И я говорю: молодец Георге, заполучил сорок соток на выселках, построит дом и заживет барином. Решили мы свой домишко продать, думаем: там и воздух чистый, и скотине простор. Никто глаза не мозолит, ферма под боком, глядишь, сенца корове подкосил, в поле кочаном-другим разживешься… А от нас вверх, выше кооператива, я ж говорила — живой курицы не найдешь, всех машинами подавили. Но Ферапонт неделю помозговал и решил: подождем. Вдруг, говорит, все наши соседи захотят на выселки? Как они съедут, мы сразу станем окраиной. Правильно я говорю?

Ферапонт молча кивнул. Но жениха не собьешь — нечего зубы заговаривать!

— Это неважно, мама, — оборвал он тещу, — Кручяну видней, зачем он переехал… Дядя, тебя тогда, по-моему, в президиум выбрали, помнишь? Со мной рядом сидели учительницы, шептались: «Хэрбэлэу сегодня полетит с треском». Анна Максимовна, математичка, меня в бок толкнула: «Какой у тебя дядя важный, будто сроду по президиумам…» Да, я тогда в восьмой класс перешел…

— А-а, вот оно что, — хлопнул себя по лбу Никанор, — ты про Хэрбэлэу говоришь? Наше горе-председатель, который застрелил козу бабушки Сафты…

— Помните, сват, как он кричал: «Классовые враги атакуют!» — засмеялся отец невесты.

Женщины облегченно вздохнули, задвигали стульями. Ну конечно, Тудор никого не хотел оскорбить, когда выпалил, будто Кручяну обозвал их на собрании безмозглыми баранами.

Если уж на то пошло, найдутся и поглупее, хоть тот же Хэрбэлэу. Слышит ночью стук у себя на крыльце — тук-тук-тук! — шмыг впотьмах из кровати и трясется за занавеской. Под дверью опять — тук-тук-тук… Ага, кто-то ходит по крыльцу. Подозрительно! Забился в угол, притаился: «Пусть теперь целятся, живьем не дамся. Председатель у всех на виду, пришли лесные братья на расправу». И на четвереньках под окнами тихо ползет в сени, там на гвозде старое ружьишко, сейчас он их уложит на месте. Пока заряжает, во дворе собака лаем исходит, а на крыльце будто черти чехарду затеяли: тук-тук-тук!!!

Ясно, враги пробрались мимо свирепой овчарки, хотят испытать стойкость председателя. И тот не осрамился, показал себя — разрядил медвежьи жаканы прямо в старую козу бабки Сафты; та, горемычная, заблудилась впотьмах в чужом дворе…

Мэй, не отличить цокота козьих копыт от стука каблуков! Конечно, Кручяну этого Хэрбэлэу имел в виду, потому и крикнул сельчанам: «Бараны вы! Пусть ваше стадо козел ведет». Зачем на человека обижаться? Погодим немного, время рассудит, кто умный, кто баран.

Вон они сидят за богатым столом, в стаканах вино играет, а где сейчас тот дурной и тот умный? Один давно, не председатель, другой вообще в гробу лежит. Эх ты, молодой и зеленый наш жених, помолчал бы, дорогой, мудрецом бы прослыл. Такой пустяковины не понял, хоть и поносило тебя по белу свету? Но опять Тудору ничего не сказали, а его мать пожаловалась Маре:

— Забывать все стала, сватья… Пойду, да по дороге забуду, что хотела. Вернусь, кручусь туда-сюда и себя ругаю, голова дырявая.

— Вот-вот, сватья, и со мной то же. Вас хоть здоровьем бог не обидел, а у меня что-то в боку ломить стало, под ребром, как вступит — вздохнуть не могу.

Вера их поддержала:

— Я всегда говорила: человек — что роса, пять минут под солнцем и…

А Никанор доказывал отцу невесты:

— Кто держит третье место по району? Наш колхоз. А Хэрбэлэу нас тогда чуть по миру не пустил. И во что он превратился, сват? Смотреть тошно, собирает кости и тряпки по селу, пацанам за это раздает свистульки. Прав оказался Кручяну, выше головы не прыгнешь… Я один раз видел, как в него мальчишки землей швыряли — надул их Хэрбэлэу, забрал старье, а взамен шиш.

— Все равно твой Кручяну виноват, — перебила его жена, — зачем путался у Хэрбэлэу под ногами? Сам, небось, метил в председатели. Или из-за племянницы своей Анжелы, дочки Сирицяну. Помните, какой скандал раздул Георге — в девушках прижила от Хэрбэлэу ребенка! Анжелка и уксус пила, и негашеную известь, и кору дуба в водке, ничего не помогло — родила. Георге первым шум поднял: позор, руководитель обесчестил девушку! А сам крутил шашни с Руцей-Волоокой… Ну родился человек — что за беда, кому он мешает? Дочка Сирицяну в сынке души не чает, одевает чистенько, будто у нее принц, а не байстрюк…

Бабушка жениха слушала-слушала и вставила словечко:

— Ох, и длинные стали воскресенья… Все без дела сидят, вот где беда, оттого и байстрюками полно село. Раньше, бывало, набегаешься, к вечеру ног под собой не чуешь, а теперь разве кто устает?..

Жених сидел, подперев ладонями лоб, и не слышал их речей, как не замечаешь обычно журчания воды из-под крана. Вспомнилось ему шумное колхозное собрание осенью пятьдесят девятого года.

В тот вечер в клубе яблоку негде было упасть. Кто не пробрался внутрь, теснились в коридоре, облепили крыльцо, ждали на улице, что передадут из зала, а зал молчал. Люди сидели и ждали: что будет? Надо было ответить коротко и ясно — «да» или «нет» — на вопрос районного начальства: