Пастораль с лебедем

Но другой-то глаз куда глядит? Мэй, какой литой початочек под пяткой! Ах, какой славный бурачина! Как соскучилась по ним моя Маня со своими «гуци-муци», рыльцами, пятачками! Что, не знаешь Маню? Моя свинья, у нее восемь поросят. И эти девять ртов мне нужно поить и кормить. Соображаешь, Тудор? Ну, я делаю вид, будто шнурок развязался, хотя вышел босиком, а сам быстренько все это в ведро, и готов бежать… Не за машиной, понятно. Смекаю, куда бы юркнуть, чтобы не наткнуться на кого-нибудь с вопросиком: «Привет, Бостан, ты откуда?» Или, не приведи бог, на начальство напорешься: «Чего такой гордый? Покажи-ка, что у тебя в ведре!» Не найдешься — он меня хвать, и в правление, если свеклу обнаружит! Хоть на колени падай и клянись, что нашел, хоть святым иконостасом божись, скажут — украл. Такой у нас порядок насчет полей.

— Одного не понял, дядя, почему дьявол чихает под мостом? — спросил жених.

— Мэй, Тудор, плохо вас сказки народные учат, а то знал бы, как одному попу дьявол козни строил. Вот и меня он, рогатенький, с пути своротил. Я-то куда шел? За водой, свинью напоить, водицы в доме не было даже для мамалыги. А теперь я — вор, и в башке одно — куда бы шмыгнуть поскорее от чужого глаза. На другой день с утра мне уже и пить-есть не в охотку, трясет, как ненормального. Эге-ка, что ни день, под ногами какая-нибудь кочерыжка валяется, хошь не хошь, гляди по сторонам, где что плохо лежит. Вышел-то я из дому, как достойный человек! Здоровый, веселый… а обратно, друг ты мой, задами добираюсь, причем бегу чуть ли не на карачках, будто живот прихватило. Понял, Тудор, почему дьявол пасется на дороге? И почему не стоит человеку лишний раз за ворота выходить? Учти еще одно. До́ма колхозника новая мыслишка посетила: ага, я вышел к колодцу за водой, и ведро наполнилось бураками и кукурузой… а будь под рукой мешок? А если ночью послушать, о чем беседуют початки или кочанчики на поле, чтобы не выуживать впотьмах разбросанную по дороге естественную убыль? Хотя можно и не поспать разочек, прогуляться меж полей, где машины тряслись на колдобинах. Э-ге-ге, что на плотине делается… И повыше, где ручьями намыло промоины! А в бригаде Тэнасе сегодня школьники работали — сколько там этих убылей наберется тебе в прибыль… Да еще из района машину присылали из дома быта, а уж это известные спецы по «списаниям»… И ночью колхозник становится привидением на родном колхозном поле. Теперь скажи, Тудор, где сидит дьявол — на дороге? И как после этого чертушке не пройтись вприсядку и не чихать под мостом!..

Никанор будто сам решил гопак сплясать, привстал, затянул ремень еще на одну дырку и продолжал:

— Не надо меня на тот свет тащить свидетелем к Кручяну, я тебя самого, Тудор, в свидетели возьму — здесь, среди живых. Вспомни, как неподкупный ревизор Георге Кручяну споткнулся о виноградную тычку из боярской акации, тоже на дороге и тоже ночью…

— Постойте, постойте, сват, — ошалевши, даже привстал Ферапонт. — Разве тот свет без бога? А Георге встретил на дороге нечисть, которая чихала?

— Нет, сват, он говорит об атеистах, — сказала Василица, радуясь, что сын перестал пререкаться с Никанором, и все мирно беседуют о «высоких материях».

Она жалко улыбнулась, словно хотела заплакать. Почему? Ах да, одна щека у нее изуродована: в детстве на Василицу собака набросилась и укусила за щеку, и с тех пор хозяйка будто сама с собой не в ладах: когда лицо спокойно, эта щека улыбается, а когда другая смеется, эта плачет.

— Да, Василица, если смотреть со стороны, через телевизор или из окна такси, то что такое бог? — подхватил Никанор. — Рисунок, борода на иконе, верно? А деревцо видишь простой жердиной, но если ты крестьянский сын и ненароком сломал дерево, то сядешь на жердину верхом и поскачешь: «Мой жеребец уголья жует, а не овес!» Вот в чем разница между тобой, Тудор-пожарник, между тестем твоим, всеми нами — и Георге. Оседлал он эту свою тычку, и понесло его: «Товарищи! Выходит, эта тычка уже не наша, не колхозное достояние. Считайте, она по-прежнему помещичья, раз валяется посреди дороги, ведущей из долины Чакира».