Пастораль с лебедем

— Да… Хитер был молодой Лучиан, надул, стервец, наших родителей. Дескать, сам не буду жить в Бычьем Глазе, только бабка просит навещать изредка, пока жива, узнавать, не стал ли являться в ее снах дед Лучиана, не зовет ли за собой, как позвал когда-то в Петербург, где служил при Монетном Дворе.

«Старушка качала меня на коленях, когда читала перед сном «Отче наш», — сказал Лучиан. — Пробьет час, проводим ее вместе туда, на гору, дед давно ждет не дождется. Не только дед, и другие из рода Булубанов. У каждого были свои слабости, и я не без них. Тянет меня покорять пространство, но не ведает никто, что из этого выйдет. Поэтому не бойтесь, земляки, если я и появлюсь здесь когда-нибудь, то буду кружить над селом, как аист. Не для того, чтобы свить себе гнездышко, нет, просто пригонит тоска по этой живой изгороди… Кстати, здесь я познал впервые радость неба, поднял ввысь картонного змея с рыжим лошадиным хвостом. Без этого упоения никогда не взмыл бы в синее пространство, чтобы оглядеть сверху подлунное творение. Моим змеем восторгались — дети орали и крестились старушки: пошла по небу комета, а может, китайский дракон с огненным языком хочет лизнуть их камышовые крыши! Тогда-то и посетила меня мечта — летать».

Никанор привстал опять и на сей раз распустил ремень немного, словно одолел противника, уложил его на землю.

— Продувная бестия был Лучиан… Чуял, что кончаются их деньги, Советская власть всех сметет.

— Ой-ой, стойте! — У Ферапонта кадык забегал, как подшипниковый шарик. — Сват Никанор, вы говорите, что молодой Булубан сказывал про творение?.. Ой, знаете, какого страха я от него натерпелся? Как начнет кружиться над селом, у меня ноги тряслись, как в лихорадке. Прямо над нашим домом опускался, чтобы сбросить письмо своей бабушке с самолета. Я слышу — гур-гур-гур — и зубы клацают, как от мороза, а он ревет и кружит, стрижет кругами воздух над садом, как стервятник над квочкой. И бух! — посреди двора огромный булыжник. А к нему привязан листочек: «Ночью будут заморозки, жгите листья и мусор в саду, чтобы деревья не замерзли, а то пропадут к чертям ваши персики и яблони». Так и было написано, мать моя рассказывала: она была прачкой у бабки Булубанихи…

— Ха-ха! — засмеялся Никанор. — Видел его в сорок четвертом: Лучиан обратился в змея-горыныча, только лошадиный хвост был не рыжим, а вороным, — летел без седла и уздечки, гикая, лупил по этому хвосту, и несся прямехонько к Пруту. Русские уже взяли Бельцы и подходили к железной дороге на Яссы, а молодой Булубан услышал «Катюшу» на гармошке и решил встретить их в образе дракона. Не такой уже молодой он тогда был… Напился пьяным… Ну, видит, идет с водопоя наш племенной жеребец, из коммуны, и рассуждает: что страшнее, в самолете лететь по воздуху или нестись на неоседланном жеребце по грешной земле? Корчмарь наш ему говорит: «Так один черт!»

«А по мне нет! — кричит пьяный Лучиан. — Я по самолету соскучился! Не надо седла, погоню это отродье кнутом, пусть покажет свою мощь. Эх, забрали у меня самолет!» А забрали, потому что спился. Вскочил Лучиан на коня, только его и видели — прощай, корчмарь, прощай, Бычий Глаз, аривидерчи, весь мир и люди в нем, божьи игрушки!..

— К чему я это говорю? — оглядев всех, спросил Никанор. — Потому что сумасшедшие были до Булубана и не переведутся, пока род человеческий не иссякнет…

Наверно, Никанор подумал о Кручяну, потому и вырвалось его имя:

— Так вот, чего хотел Георге… то есть чего хотел сначала молодой Булубан, а потом уже Георге? Я говорю про живую изгородь. Какая ни есть изгородь, это всегда вражда, раздор. Подарил свою землю Булубан, да ведь не все равно, как даришь, — если с лукавым умыслом, жди крови! Отдал крестьянам двести пятьдесят гектаров, но с условием… А условие известное — вырыть траншею в полметра вокруг сада. Вырыли, конечно, и тогда Булубан собственноручно привез саженцы боярской акации вместо терновника, а шипы у нее, сами видали, острее сапожного шила. И этими шипами отравил нам потом всю жизнь! Будто впился колючками в своих дорогих земляков и решил вытравить из села, как змеями.

— С чего ты взял?

Вера отодвинулась от стола, вытирая губы вышитой салфеточкой.

— Эх, женушка, девятнадцать лет с тобой живем, а слушать не научилась. Разве не поняла, как нам отомстил пьяный летчик? Отказался от земли по христианской заповеди, мол, все мое — твое. А изгородь вымахала на три метра в высоту… А вот поди же ты, наш дорогой племянник бросил село и подался в пожарники. Или это не козни дракона Лучиана с двумя хвостами, рыжим и вороным? С какой радостью копали эту траншею, ведь барыня давала за нее столько земли! Прошло время, и эта изгородь стравила нас — Георге Кручяну и правление колхоза, а потом и вовсе… можно сказать, убила его, да! Будто не тычки это были, а ядовитые стрелы и копья. После скандала на заседании даже перестали эту изгородь корчевать, сад раздали под участки для новых домов, а года через два и барский дом забросили. Правление переехало, — слишком, говорили, угрюмый дом для руководства колхоза «Светлый путь».