Пастораль с лебедем

— Что потом… — Ферапонт выдохся с непривычки долго говорить: — Потом… Людям приятно: да, это наш, смотри, за день научился «молдовеняске». Он и говорит: «Мужики-товарищи, пошли в сельсовет, потолкуем». И что вы думаете, сват Никанор? Сагитировал нас. С той пасхи и пошел наш колхоз «Светлый путь», мое заявление было четырнадцатым. А Георге — молодец, первым тогда выступил: я думал, он в председатели метит…

— Сват! Слушаю и диву даюсь, — заерзала на лавке Зиновия. — Скоро дедами станете, а сами как мальчишки.

Все повернулись к ней: чем старушке не угодили?

— Что непонятно, бабушка?

— Я говорю… нет, и себя не слышите, и других, как глухари. Не видишь, Тудор, собака сейчас с цепи сорвется?!

— Дядя, скажи быстренько, выступил тот, кто на него донес? — спросил нетерпеливо жених.

— Да выйди посмотри, кто там во дворе!

Поднялась мать жениха, Василица:

— Пусть Тудор сидит, пойду я посмотрю.

Старушка схватила дочь за руку:

— Он твой сын и должен слушаться, он моложе! Сядь здесь, не глупи…

Как только Тудор вышел, Зиновия сообщила:

— Сватья Мара и сват Ферапонт, прошу у вас прощения… Не спросясь, послала позвать вашу дочку. Может, и не следует невесте… а что делать? Не мы обычай нарушили — они, молодые, правда? Сидела я, слушала вас, ну, думаю, хватит, пора за дело приниматься!..

13

Хорошенькое дельце, зазвали невесту в дом жениха судить-рядить о предстоящей свадьбе. Да еще кто — Зиновия, бабка старой закваски. Видно, совсем не сходятся концы с концами, дай-то бог хоть мало-мальски полюбовно сговориться. Родителей невесты как по голове огрели — замерли, не зная, куда глаза спрятать.

Если уж говорить, как было, то кашу заварила Вера. Старушка даже ахнула: как ей самой в голову не пришло? Василица, мать жениха, только плечами пожала: «Смотрите сами, как лучше, не обидится ли сватья?» И Зиновия решила: пора, отец-мать себя показали, пора поглядеть, на что годится молодая. Хорохорятся, нос задирают: мол, свободные мы, выбираем кого хотим, и любовь не по-старому, свободная. А вот природа сделала свое, и теперь хоть локти кусай, много ли навыбираешься?

Пора спросить с них и за любовь, и за молодые проказы: слушай, парень, и ты, девонька, не совестно вам? Шестеро взрослых мозолят друг другу глаза с самого утра — твои родители, доченька, и родня твоего бесценного. Пусть он тебе расскажет, какие тары-бары тут разводили. Будто изголодавшаяся скотина, жевали без разбору все подряд, и не только зелень, сухой будыльник, ботву, но и солому, что давно сгнила от времени, — святые писания и древние заповеди, побасенки, были-небылицы, анекдотики… только о вас, дети, о вашем благополучии и судьбе будущего дитяти ни словом не обмолвились.

Почему, спросите? Да ведь ждали от жениха: вот-вот встанет молодец, покажет себя мужчиной: «Я виноват! Это я натворил. Да, молчал. Почему? Ну, знаете, какие наши годы… несмышленые мы с ней (пусть, пусть приврет, старикам будет легче, да и языки у них развяжутся: небось, тоже не святые… чего уж там, или молодыми не были?). Ну вот, а теперь я, Тудор, и она, Диана, торжественно объявляем: хотим стать мужем и женой!»

Известно, Тудор — парень с норовом, кто его знает, куда повернет. Начнет, допустим, так: «Конечно, нам стыдно… Ну а что такое стыд? Может, сначала вы нам ответите, дорогие родители? Повидали на веку больше нашего, вам и карты в руки… Что это такое, стыд? Простите, ну… зачав нас, вы стыдились? Ах, стыдобушка — не тот ли это случай, когда поповская дочка бежит с кучерявым цыганом в черных очках? А я думаю, потому и сбежала, что полюбила. Вам попа жалко, в параличе лежит полгода? А от того, что он любовь хотел разбить, сердце у вас не болит? Может, у них возвышенные чувства, как у Ромео и Джульетты… И еще скажите, что за страстишка у вас копаться в чужой жизни — того же попа, или Костэкела, или Кручяну с Руцей?.. И все для отвода глаз, чтоб о себе не говорить. Постойте, дорогие, что вы так о нас печетесь? Ваша дорожка, слава богу, накатана, пора на какой-нибудь полустанок съехать, в закуточек, где гудки над ухом не воют. И вообще, не устали вы разве смотреть на нас сверху вниз? Глядите, шею не сверните… Не пора ли спускаться? Да-да, давайте-ка, потихоньку вниз, потому что наверху-то оказались мы! Можете даже считать, мы теперь вам вместо родителей… Посмотрите на себя со стороны, такие вы маленькие, заблудшие, словно детишки в грозу под деревом, и ваше хныканье еле слышится. А мы — два голубя на балконе, здесь, на высоте, воркуем и греем друг друга, и нам не до вас!..»

Родители забеспокоятся, закряхтят: «Да, дети наши, вы правы… вы остаетесь после нас. Да, вы наша память… хоть и не самая добрая, как можно было ожидать… Что делать нам прикажете, плоть от плоти нашей? Уйти с глаз долой? Или вообще — сгинуть, хватит небо коптить?»

«Да отчего же, лучше решите с Кручяну. Пора проводить его на кладбище, почтить человека, он хоть и заблуждался, зато трусом не был и знал себе цену…»