Пастораль с лебедем

Скридона передернуло: «Вот те на… Выходит, Рарица мне не жена и не мать моего сына?! Эх, парень, да эта женщина, как ты ее назвал… Она тебе на колени стелила чистое полотенце, расшитое цветами, и давала в руки блестящую ложку — железную, не деревянную, чтобы было, как у городских! — и наливала полную тарелку супа. А когда ты с похмелья маялся, угощала изваром: «Попробуйте, Владимир Георгиевич, пройдет… А борщ, не знаю, удался ли — не пересолила, нет? Когда уж вы за ум возьметесь да женитесь?» И ты отвечал: «Леля Рарица, на моей свадьбе только вам доверю куховарить!» Н-да, теперь, значит, раз мы не в законе — сожитель я ей, Рарице…»

— Это вы загс имеете в виду? — спросил подавленно Скридон. — Ах да, ясно… Будем, конечно, почему не будем, раз надо, хоть сейчас роспись… Только не знаю, если взял с собой… хочу спросить, сколько надо платить?

— Не в том дело, старик.

«Как ему объяснить? С чего начать… ведь нет у него сына! И не потому, что не выправил законные бумаги на брак с Рарицей Катанэ. Был бы я врачом, так бы сказал: «Баде, примите наши соболезнования, но ваш сын… не удалось спасти вашего сына во время родов. Крепитесь, не смогли сохранить жизнь младенцу. Увы, медицина бывает бессильна. Хрупка жизнь человеческая, как колечко дыма, хочешь прикрыть его ладонью, оберечь, а тронешь — меж пальцами прозрачный воздух».

— Да не тяни, Владимир Георгиевич, — не выдержал Патику. — Сколько положено, столько и заплачу.

«Рано или поздно все равно узнает, — соображал секретарь. — И хорошо, что не молод, старики легче прощают. В конце концов, действую по закону, мать сама просила, никто за язык не тянул. Что я с ним миндальничать буду?»

— Послушай, баде Скридон, а если я скажу, что твой сын, который родился вчера ночью… — секретарь помялся и ляпнул: — что он умер, а? — Уточнил: — Сегодня, то есть, умер.

Кирпидин втянул голову в плечи, точно оглушили по темечку или мелькнуло перед носом лезвие топора, как когда-то, давным-давно, блеснул топор над Филимоном, соседом и посаженым отцом, которому Скридонаш выдирал гнилой зуб.

Секретарь понял, что сболтнул лишнего.

— Напугал тебя, да? Ну прости, баде, переборщил, я же добра вам желаю. И если магарыч поставишь, больше скажу: никто не умер, не переживай, но имеется некая загвоздка, и все такое прочее… Скажи прямо, будешь настаивать, чтобы ребенка на тебя записали, на твою фамилию? Даже если он не совсем твой, ну, то есть не ты отец, хочу сказать… Если этого зайчонка твоя жена где-нибудь в леске заимела, малюсенького такого…

Секретарь запнулся, и в этот миг случилось невероятное — Кирпидин взвыл не своим голосом:

— Засранец ты! Засранец!.. За… Бр-р-р… — и вдруг старика стало рвать.

Нахлынула на него дикая, слепая ярость и сразу тошнота, словно он закачался в зыбке или на чертовом колесе и перевернулся вниз головой. Бывали у него в детстве такие приступы, когда трясла малярийная лихорадка и неделями валялся в жару. Вот и сейчас подкатила изнутри волна, другая, закрутила, потащила, уволокла… Так в океанах поднимается вдруг из самых недр, из глубин, из километровых толщ воды, вспучивается гигантским бугром волна и несется, все сметая и сокрушая на пути… Откуда взялось это «цунами» в потрохах деда Кирпидин а?

Пол сельсовета забрызгало какой-то сизой мутью. Владимир Георгиевич быстро поднял скорчившегося Патику, вывел в сени.

— Ой, Володя, прости… Не хотел, ты смотри, бре. Прошу… Сейчас пройдет, знаю… На воздухе быстро пройдет.

— Петр Иванович! — позвал секретарь председателя. — На минутку! Тут человеку худо.

Они понимающе переглянулись, Петр Иванович озабоченно распорядился:

— Скорей останови машину, пусть до больницы подбросят.

— Не надо, ой, что вы… — пролепетал Кирпидин. — Оставьте, я сам… Владимир Георгиевич пошутил, да я сдуру не разобрал… Вчера на радостях немного того, перебрал. Бес попутал — засел я в погребе, как из роддома пришлепал, а утречком дай, думаю, похмелюсь… Не заел, вон с непривычки-то и подкачал…

Председатель сельсовета взглянул на Владимира Георгиевича:

— Он по делу пришел? Владимир Георгиевич, что хотел товарищ Патику?

— Нет! — старик выпрямился. — Ничего, я сам дойду. Сейчас, лучше уже, спасибо, не надо…

— Да пошутил я! Ты что, меня не знаешь, мош Скридон? — И наконец секретарь произнес слова, которых ждал Кирпидин: — Магарыч не зажми, дед! Три ведра мало, я так скажу — бочкой не отделаешься. И на крестины зови, а то насмерть обижусь. Смотри, вечерком к тебе завернем с Петром Ивановичем, готовь извар, посидим по-холостяцки, покалякаем…

— Конечно, зайдем! — бодро подтвердил председатель. — Почему не зайти? Бумажки эти не к спеху, верно, баде Скридон? Было бы здоровье, а волокиту с документами уладим, не волнуйтесь, оформим честь по чести…