Пастораль с лебедем

— А ну замолчите! Пойду-ка я в милицию: его из-под земли достанут!

Останавливались на дороге прохожие, любопытствуя: «Что за собрание, чего их среди ночи лихорадит?» Увидев это, какая-то женщина напустилась на детей, которые носились туда-сюда с тыквенными масками, подсвеченными изнутри свечами:

— Дьяволы, и у вас покоя нету!..

Время было к дождю, сверкало и гремело — Илья пророк гнал по небу своих лошадей; а по дороге ехал-спешил Ангел, треща своим мотовело. Как раз развозил вечернюю почту и, увидев сразу столько народу, обрадовался.

— Вот хорошо, что вы собрались… Получайте, пожалуйста, газеты!

Вынул он из кармана фонарик и начал шарить в толпе. Но того, кого искал, не нашел.

А тут бабушка Сафта спрашивает его:

— Мэй, Ангелаш, там, откуда едешь, случайно не видел, не встретил стадо?

— Бабка, а почему ты не идешь спать? — удивился Ангел. — На что тебе скотина на старости лет, ведь колхоз и так тебе дает молоко.

Молчит бабушка Сафта, потому что вмешалась баба Анисья:

— Хорошо, у других дети есть. А у меня, старухи, кому его пить?

— Это правда… — вздыхает Ангел. — Значит, вы ждете Серафима. Тогда я поехал, бедный.

Видит он, что все молчат, садится на свое мотовело — и прямо к дому Серафима. А там глянь — фонарь светит, а в доме темно. Видит, у ворот тень.

— Добрый вечер, Замфира. Я к Серафиму.

Молчит женщина, потому что нечего ей сказать. А Ангел снова спрашивает:

— Почему ж ты молчишь? Скажи-ка лучше, на что тебя подписать? На «Женщину» хочешь? Или на «Крестьянку»?

Снова молчит Замфира, потому что только этого ей сейчас не хватает: снизу, из долины, поднимается, идет сюда народу множество, и голоса, и слова разные, будто собираются дом поджечь.

— Хорошо, товарищ милиционер, но если этот Поноарэ потерял нашу скотину, наше добро, наш труд, почему его не арестовать? — кричит инвалид.

— Что арестовать, люди добрые? — возмущается милиционер. — Кого? Разве не видите, что темно? Человека нет!

— Хорошо, товарищ милиционер, но как же тогда? Или закона нет? Так недалеко и до беды!..

— Эхе-хе, а ну-ка пошли вы все со мной, дадите показания, как и почему…

— Ну, если так…

— То что? — интересуется милиционер.

— Лучше на завтра оставим, — говорит бабушка Сафта. — Человек же нам добра хотел, так ведь, люди добрые?

— А вот не так. Серафима надо вызвать сегодня же вечером, — не отстает инвалид.

А тут, со своей стороны, и этот Ангел тоже не сдается. Замфира идет быстро-быстро, а Ангел за ней медленно, на мотовело.

— Обожди, Замфира! Почему не хочешь разговаривать? — спрашивает он ее, а тут глянь, женщина идти-то идет, но и плакать плачет. — Видишь, какая ты, Замфира? — И давай ей по-ангельски втолковывать: — Ты плачешь, потому что ты сама виновата. Ты плачешь, и ты же сердишься, так ведь?

И, выведенный из себя этим молчанием, вдруг спрашивает возмущенно:

— Ну, а теперь чего плачешь?

— Да оставь ты меня с богом, мэй! — не выдерживает и женщина.

— Теперь видишь, каково тебе? И все потому, что не хотела меня слушать! — говорит Ангел, торжествуя. — Зачем посылала весть Серафиму через маму Надежду?

— Хоть бы мне не слышать тебя! — И проклинает всуе: — Да будь он проклят, этот белый бык!

Вот так идут они, бредут и мучают друг друга, как два врага: храни, боже, любовь от порчи, ибо никто ее не исцелит.

А Ангел хочет, а Ангел пробует, и Ангел говорит:

— Э-э, оставим мы все это… Пошли ко мне! Поверь, ведь я тоже одинок и никого у меня нет, ты слышишь меня, Замфира? Ведь настоящий отец детенышу я?!

— Растут они, дети, и без отца…

— Смотри, чтоб потом не раскаялась…

— Чем такой отец — лучше под поезд!

— Замфира! Одумайся, Замфира!

— И слышать тебя не хочу!

И Замфира все шла и шла, и Ангел, увидев это, плюнул и остановился и сказал:

— Думаешь, я пропаду? Эхе-хе-хе-хе! — И он заскрежетал зубами и почувствовал, что дальше некуда. И подумал: «Ты посмотри на нее! Эхе, или нет больше женщин на свете! Да пошла она к чертовой матери!» — и повернул обратно.

«Поищет она меня, да найти не сможет. Она меня еще просить будет», — говорил он себе, и чем больше так думал, тем ему становилось вся тяжелее, так что еще чуть-чуть и окликнул бы ее. До тех пор, пока снова себе не сказал: «А вот я ее и не окликнул… Да пусть катится к чертовой матери!» И сел на мотовело. «Поищет она меня». И успокоился, потому что надо было глядеть на дорогу, чтобы не наехать на забор или еще на что-нибудь.

…Правление колхоза, куда направился Ангел, тоже помещалось в крестьянском доме с сенями, с крыльцом, но без завалинки. Люди приходили сюда по делу, но и без дела заходили. Из-за этого часто по вечерам ссорились хозяин с хозяйкой, да так, что слышно было даже на дороге.

— Ну, а теперь куда? Опять в буфет? Или к любви своей первой? Опять до полуночи? — сердилась жена.

А он:

— Тиха, жена… Люди ведь слышат. Какой тебе буфет померещился? Какая любовь? Пойду посмотрю, что там слышно в правлении.

А она тогда мягко:

— Ну-ка сядь, хочу сказать тебе что-то.