Пастораль с лебедем

— Ничего. — И замкнулся в себе. — «Ох, — решил он тут же, — пора, комар, к делу, а то с вечера не ел». И говорит: — Не скажете ли вы, как мне добраться до доброго солнца, а то здо-орово оно над нами обоими поиздевалось, оно, господин наш…

— Ну и что?..

— Так ведь речь о добре! Если хотите знать, с моей стороны это самопожертвование. Ибо если я еще живу, то неизвестно, жив ли камыш, но и я могу умереть, и тогда уж все, конец!

— Ну и что?

— Как так «ну и что»?.. Что ж, умирать?!

— Ну и что?

«Тьфу! — чихает комар. — Посмотрите вы на нее. Понимает или дурака валяет эта бродяга-тыква?»

— Значит, умирать? — спрашивает он убитый.

— Ну и что?

— Делать зло, так, значит?

— Ну и что?

— Что «ну и что»?.. — кашляет комар. — Ничего не понимаю!

— Ну и что?

— Опять! Ведь речь идет о жизни, о смерти, или вы хотите сказать, что сам дьявол их не распутает?

— Ну и что?

И тогда этот, как его, комар, взял да и рассвирепел. Рассвирепел да и замолчал.

— Ну и что?

Молчит комар.

— Ну и что?

А он молчит. Молчит, а про себя думает: «Молчать-то молчу, а она все равно молчать не будет. Ишь, будто заело ее!»

— Ну и что?

И тогда вдруг взорвался он:

— Я же молчу. Или и это не ясно?

— Ну и что?

И тогда давай комар ее дразнить:

— …

«Ой, бедный я, начал уже плести чушь, ей-богу!.. С дурой свяжешься, сам одуреешь. А зачем это тебе, когда тебя и так все одуряют? Другие завыли, а я за их воем пошел от нечего делать, экзистенциалист несчастный, вот кто я! У всех дом, доходы, премии, командировки, а я хожу-брожу, бедная моя звезда!»

И пошел он оттуда…

А откуда оттуда и зачем и как? Ибо разговор-то был, да на каком уровне? Не то пасха, не то рождество, а где середина дороги, вот оно что!

«Ума палата, да кому его одолжить? С кем добром поделиться, когда не с кем даже словом обмолвиться?» И так смягчилось сердце бродяги, что готов уже дойну запеть:

Эх и ох, одинешенек
Гвоздик-гвозденышек…
Молотком по башке — свет темнешенек!..

И вот уже собрался в голос запеть, а там, слышь, кто-то причитает, да так, что рубашка на тебе трясется. Вытер комар тогда глаза от жалости ко всему, ко всем и вдруг думает: «Видал? Ты готов петь, а в этом мире горя столько!»

И даже не сказал, а только вроде бы вздохнул, а тут ни с того ни с сего этот кто-то и говорит:

— Горе живет 1: ∞→0.

Уж как был комар-бродяга убит своею бедою — чуть ума не решился, а тут открывает он глаза и что, вы думаете, видит? Всюду вокруг, сверху-снизу, справа-слева, да простит меня бог, какие-то дьявольские дети с ума сходят, балуясь со святыми, как с люстрами-галактиками. Вот именно, не только с ума сходят, а от ума безумствуют, потому что то блестят-мигают, то гаснут-плавятся, а звезд сколько, и какие — и громадные, и малюсенькие, помилуй, более, их и бедную их маму! Представьте себе, если можно так сравнить, небо-люстру, да еще миллиарды свечей, и каких громадных, а вовсе не малюсеньких… ой-ей-ей, глаза мои бедные!

И как увидел все это — мамонька моя! — вздыхает комар:

— Что же это за небо, если оно не небо, а небеса! Небо мира, небо рта, небо леса, небо трубы, небо источника…

И махнул устало:

— К черту все! Если хотите знать, знайте: во мне лично слышите писк? Так он еще прошлогодний…

«Куда я попал, что собрал? — молнией пронеслось в голове бродяги. — Что за разговор, что за жизнь и что такое мир? Ни края нет, ни конца. И с этим камышом… Муха тонет в меду, камыш в воде, ветер его к земле клонит, а комар визжит, как жеребец, и корова его хвостом убивает, вот так… А ты, мгновение-дуновение, белый саван, заря с хвостом… Однако как я очутился под кустом?..»[9]

.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .

А Серафим как Серафим, в это самое время идет и идет.

Идет он по выгону, потом в гору, потом по косогорью, потом вниз по долине. Доходит до равнины и входит в лес. Идет не идет, а тут еще и думает: «Ну, значит, иду я на базар. Ну, давай… Давай, бычок, белый-пребелый…»

И опять идет. Идет человек и смотрит на быка, а бык на человека… «А все же он красив, заярмило бы его ярмо! Да только где сегодня найдешь ему пару?»

Идет он, сколько идет, и останавливается да и думает: «Что же ждет эту душу в этом мире? Одна Надежда и одна Смерть. Хорошо ему, бедному, даже года нету… А то мы хитры, считаем годы сотнями, а он — как ему умереть, если ему даже года нет?»

Идет Белый, и хорошо ему… С одной стороны солнце, с другой тень, а кругом-вокруг ароматы, зелень, дай, боже, жизни всем…

«Ну, скажем, купит его кто-нибудь. Но сколько и тот его подержит? Ну, пусть неделю, месяц… А потом снова на базар. Скажем, и тот его продаст, ибо для чего на свете базары? Хорошо-о. А потом и тот… Ох, и мир этот, боже! Ох, земля, матушка моя! Ты только посмотри: один бык — и сколько тут всего!»