Пастораль сорок третьего года. Рассказы

В конце концов они договорились, что встретятся на следующий день в восемь часов вечера в городском кафе; он проводил ее до остановки, но не стал дожидаться трамвая. Оборачиваться ему тоже не хотелось, он был уверен, что она следит за его движениями. И, только перестав чувствовать на себе ее взгляд, он стал думать о том, что познакомился с необыкновенной женщиной. Лицо ее напоминало лошадиную голову с большими глазами из голубого фарфора. Но эта лошадиная голова не отталкивает его.

Назначив ей второпях свидание, он еще не знал, к чему оно приведет. Одно только было ясно: нужно немедленно звонить Ван Дале, чтобы он пришел в кафе около девяти часов вечера проверить, не та ли это незнакомка, с которой он встретился в трамвае. Правда, описание примет вандалевской сиреныы не совсем совпадало с приметами этой девушки, что, впрочем, еще ничего не доказывало, и все же не исключено, что Ван Дале узнает ее по каким-нибудь характерным жестам. Та информация, которую за это время Ван Дале получил через Маатхёйса из других нелегальных источников, была ничего не говорящей: развелось множество блондинок, шатенок и брюнеток возраста Мийс Эвертсе, высоких и низкорослых, хорошеньких и некрасивых, в той или иной степени привлекательных, из-за которых стало небезопасно ездить в трамвае и по железной дороге; нередко, подобно характерным актрисам, они прибегали к перевоплощению. Но ни одна из них не была охарактеризована какими-либо индивидуальными чертами, вроде низкого музыкального голоса или очаровательной лошадиной головы. Скрывавшиеся где-то за кулисами подпольщики были еще меньшими знатоками женского пола, чем сам Ван Дале, который, когда Схюлтс позвонил ему вечером по телефону, так и не мог вспомнить, было ли у его незнакомк круглое или длинное лицо.

«На шестьдесят процентов она из гестапо, — подумал Схюлтс после разговора с Ван Дале, — на тридцать процентов — из Сопротивления и на десять процентов вынуждена скрываться по другим причинам, например потому, что в ее жилах течет еврейская кровь (что совершенно невероятно). И почему этот чертов Ван Дале не рассмотрел ту девушку хорошенько!»

Письмо с восточного фронта

В полуоткрытые окна трамвая вливался свежий воздух. На каждой остановке вагон пополнялся людьми, возвращавшимися с загородной прогулки, ребятишки были совсем сонными. Переполненный трамвай являл собой подлинную картину голландской жизни, за исключением того, что почти у всех одежда была сильно изношена, а это в любой другой период истории было для Нидерландов абсолютно нетипично. Дефекты не сразу бросались в глаза, все старались скрыть рванье, и все же запылившееся во время долгой прогулки платье выглядело очень потрепанным, кое-где залатанным, хотя грубых заплат или дыр не было видно нигде, кроме как на рукаве мальчугана, который сидел напротив Схюлтса и, когда трамвай поравнялся с железнодорожной линией, показал своему товарищу на бункер, замаскированный под загородную виллу. Оба мальчика широко ухмылялись. И в этом опять-таки было много голландского.

Кроме нескольких солдат из летных частей, стоявших на передней площадке, защитники страны были еще представлены двумя «серыми мышами»[32], а напротив них на скамейке молодая немка без умолку болтала с немецким солдатом. «Серые мыши» выглядели так, как они по большей части выглядят: некрасивые, неуклюжие, с прижатыми к нелепой форме портфелями (Кохэн всегда уверял, что в портфелях они носят презервативы), молчаливые и степенные и вопреки своей репутации не похожие на шлюх.

Схюлтс видел однажды в городе, как одну такую «серую мышь» — они, как правило, ходили парами, но вполне возможно, что ее пара умерла, или заболела, или же в это время была с мужчиной, — мальчишки закидали снежками, и это тоже было очень по-голландски, но, когда она круто обернулась и призвала их к порядку, а они с ликующими криками отступили назад, Схюлтсу стало стыдно за Голландию, может быть, он был неправ, но ему все же стало стыдно. Десять против одного, такое можно было спокойно предоставить мофам.

Сидевшая напротив него девушка могла быть уроженкой Баварии или Богемии, в крайнем случае Рейнской области. Отец Схюлтса тоже выходец из Рейнской области, в былые времена Схюлтс хвастался своим умением определять по внешнему виду, из какой области Германии происходит тот или иной немец; впоследствии он эти навыки утратил, хотя в первое после оккупации время еще не раз помехи ради говорил своим приятелям, что вот этот солдат из крестьян Люнебургской пустоши, а тот — из франкфуртских мещан.

Одно было несомненным: на шлюху она походила гораздо больше, чем обе «серые мыши», — молодая, видимо воспитанная, но с черными кругами под глазами, что красноречиво свидетельствовало о ее поведении.