Пасторский сюртук

Виллар критически обозрел нового Германа в лорнет. Лакеи стояли наготове с ручными зеркалами и гримерным ларцом. Один держал перед собой парик на подставке и гребнем подправлял пудреные букли.

— Он выглядит чересчур молодо. Добавь румян.

Гримерный карандаш. Мрачно-смуглый Игнацио, защемляя пинцетом Германовы щеки, соорудил несколько рябинок, точь-в-точь как настоящие. Затем к щеке прижали раскаленные щипцы для завивки, послышалось шипение.

— Черт! Что вы делаете? — завопил Герман.

— Терпение, ваше превосходительство.

Щека вокруг красного ожога вздулась, и Германов глаз утонул в распухшей плоти будто изюмина в пудинге. Влажная щетка пригладила брови. Сальные патлы подобрали под натянутый на голову бычий пузырь, а сверху водрузили белый курчавый парик. Очки заменили лорнетом. Лакеи шагнули в сторону, со сдержанной гордостью глядя на дело своих рук. Маршал сравнил гостя с миниатюрой, которая лежала перед ним на столе.

— Ventre-saint-gris! Вылитый Траутветтер!

Игнацио поднес зеркало, и Герман остолбенело уставился на свое отражение. На него сурово взирал краснолицый рябой старик фельдмаршал. Бывалый бесхитростный солдат, который боится Бога и чтит короля, а за обедом осушает не меньше четырех бутылок бордо. Предположительно домашний тиран, умом не блещет, а свою неуверенность прячет под маской честного неотесанного рубаки. Любит порассуждать о добром старом времени. Боится грозы и украдкой лакомится сластями. Жена у него из благородного семейства, и ему это снести трудновато. Сын не желает быть военным, он побывал в Париже и немножко презирает отца. Отец же охотно и запросто ведет разговоры с крестьянами. Угощает понюшкой, но в аренде неуступчив. Есть у него две-три излюбленные истории, которыми он наводит тоску на домочадцев. Какие? Что сказал на аудиенции король? Когда я спас положение при Мольвице? Герман завороженно всматривался в свое новое «я». Изобразил на пробу суровость, нахмурил лоб, опустил вниз уголок рта.

— Хо-хо! Старый солдат. Как говаривал король. Живучий как сорняк, мой добрый Траутветтер. Хо-хо! Старый корень.

Виллар поперхнулся смехом, лакеи тоже позволили себе устало и сдержанно улыбнуться.

— Великолепно! Грандиозно! Вылитый Траутветтер!

Господи, я чуть не потерялся в новой роли, и в какой роли. Простодушный и беспощадный старый солдат… Герман сунул руку за пазуху, пощупал свой амулет.

— Нет-нет, так не годится! — с досадой воскликнул старец. — Перед этим было намного лучше.

— Для чего надобны все эти фокусы?

— Сию минуту поймешь. Прислушайся! Неужто не слышишь?

Издалека, откуда-то из недр дома, доносился упорный стук, нечленораздельный рев, топот ног, грохот швыряемой мебели.

— Запертый безумец. Мне следовало догадаться, что это сумасшедший дом.

Старик фыркнул. Он еще больше побледнел, но был по-прежнему на удивление бодр и зол, несмотря на свой невероятный возраст. Дерганья головы он ловко маскировал утвердительными кивками.

— Отнюдь. Отнюдь. То, что ты слышишь, — Траутветтер, фельдмаршал.

— Вот теперь вы точно лжете.

— Да, правда. Лгу. Ты — Траутветтер. А слышим мы бывшего Траутветтера.

— Еще не легче. А этот бывший Траутветтер, кто он теперь такой?

— Просто беглый солдат. Шнырял возле усадьбы с подозрительным видом. На всякий случай я велел посадить его под замок.

— Без сомнения, весьма благоразумно. По нынешним временам осторожность никак не мешает. Теперь мне можно уйти?

— Сперва надень форменный кафтан.

Игнацио держал наготове форменный кафтан. С левой стороны сверкала звезда ордена Черного орла. Кафтан застегнули, расправили на груди голубую муаровую ленту. Золоченая парадная шпага со вздохом скользнула в ножны. Желтая рука разжала непокорные пальцы Германа и втиснула в ладонь маршальский жезл.

— Charmant! Не забудь время от времени почесывать жезлом зад. Траутветтер щеголяет этой скверной привычкой. Простой солдат, нет ему нужды в приличиях и чужеземных манерах, ты ведь знаешь таких людей. Ну что же! Траутветтер, живехонький.

Опять это неприятное ощущение, словно растворяешься, улетучиваешься. Блуждая взглядом по комнате, Герман пошарил в кармане. Облизал губы и сглотнул, но заговорить не решался, из опасения услышать хриплый командный голос Траутветтера. В конце концов он прошептал:

— Мой Плутарх… Где мой Плутарх?

— Не понимаю, о чем ты.

— Небольшая книжка в пергаментном переплете, латинский Плутарх…

— Теперь он тебе не нужен.

— Дайте мне моего Плутарха.

— Черт побери, Траутветтер неграмотен! Хватит пререкаться.

— Дайте мне моего Плутарха.

— Ты же старый неученый солдат! Всё, шутки в сторону.

— Дайте мне мою книгу, или я за себя не ручаюсь! Мне нужно что-то мое, мое собственное.

Лицо старика неожиданно исказила уродливая гримаса — он словно решил сдвинуть кожу лица на макушку. Откинувшись на спинку стула, он скрестил руки на груди и сунул кулаки в перчатках под мышки. Хрипло втянул воздух.

— Eh bien[30]. Отдай ему книгу, Игнацио.

Герман опустил томик в карман и тотчас немного успокоился. Непринужденно почесал жезлом задницу и произнес сиплым трауветтеровским басом: