Пастырь Добрый

   Однажды я пришла на исповедь к Батюшке с безконечным числом вопросов (больше двух десятков). Накопились они постепенно: одно никак не могла спросить, другое забывала и, наконец, попросила разрешение их записать. «Запиши, запиши», — сказал Батюшка. Вот я и написала их поразборчивее, — думала, что, может быть, отдам этот список Батюшке, а он потом ответит. Дело было под какой–то праздник. Поднялась я к Батюшке на солею, а там темно, одна лампочка горит. Я и говорю Батюшке: «Я записала свои вопросы, да темно и их много, может быть в другой раз?» — «Ничего, ничего, давай свои вопросы», — сказал Батюшка и куда–то ушел. Через минуту выходит из алтаря со свечкой, чтобы посветить мне. Я уж и не знаю, куда деваться: «Батюшка, простите, у меня очень много вопросов». Он посмотрел — у меня страниц шесть исписаны мелким почерком. — «Да, ты грамотная, грамотная, умеешь писать» (эти слова в продолжении исповеди он повторил несколько раз). Я начинаю читать и чувствую, что здесь все мелочи, а Батюшку целая очередь ждет, а я тут со своими вопросами, и оттого, что волнуюсь, дело идет еще медленнее.

   — Надо ли креститься всякий раз, когда идешь мимо храма?

   — А что же? Почему вы спрашиваете? Что всеобщее внимание на себя обращаете? — Батюшка остановился на минуточку. — Ну ничего, ничего, надо креститься.

   — Батюшка, да когда пешком идешь еще ничего, а когда на трамвае едешь, то получается, что, не переставая, крестишься. Вот, например, в Охотном ряду, так там с трех сторон все церкви.

   — А ты можешь так: Прасковее Пятнице и кн. Александру Невскому один крест положить: «Господи Иисусе Христе»… — Батюшка с благоговением положил на себе крестное знамение.

   — Как читать молитвы (домашние) — вслух или про себя? — Как тебе лучше, так и читай, все равно… Как лучше чувствуешь.

   — Я очень рассеиваюсь за Херувимской. Что бы здесь читать, чтобы лучше сосредоточиться?

   — А какая здесь священническая молитва?.. — сказал Батюшка и остановился в нерешительности. — Читай вот что: «Помилуй мя Боже»…

   — Сколько раз (в неделю) бывать в церкви и как часто причащаться?

   — Я думаю — раз в неделю, думаю, что так… Самый тяжелый был последний вопрос:

   — Батюшка, сейчас такое безпокойное время… Если что–нибудь с Вами случиться, к кому идти?

   Лицо Батюшки потемнело от печали и он, глядя в сторону, сказал:

   — Ну, тогда к кому? — иди к о. Лазарю или к о. Сергию, — и ушел для возгласа в алтарь.

   А вообще Батюшка не любил, чтобы я обращалась к кому–нибудь другому, и если это случалось по необходимости во время его пребывания в отпуске в Верее, он расспрашивал обо всем, что мне было сказано, одобряя или порицая сказанное. «У них, у молодых, свои методы», — говаривал при этом Батюшка! Я однажды просила его, чтобы он благословил меня на дружбу с кем–нибудь, потому что иной раз на душе тяжело, а попасть к самому Батюшке трудно. Батюшка как будто не понял вопроса и взволновался: «Что ты? Благословить тебя к кому–нибудь другому?»

   На прощанье Батюшка еще раз назвал меня «грамотной». Спрашивала я Батюшку как–то о том, что мне делать во время предпричастных молитв, когда я не причащаюсь.

   — Не знаю, что тебе и посоветовать… Ну что ж? Читать Иисусову молитву или размышление о содержании этих молитв? Да зачем же это тебе? Так когда же тебе приходится быть за обедней и не причащаться?

   А я и не знала, что Батюшка видит, что я редко бываю за обедней. Когда я только начинала ходить на Маросейку, у меня была книга «Службы страстной недели», и я с ней часто становилась возле правого хора, чтобы следить за службой, которую тогда плохо знала. Одна из певчих затащила меня на клирос из–за этой книги, а я так там и осталась, пока регентша Маруся не спросила меня, кто меня благословил там стоять. Я пошла к Батюшке. Оказалось он уже обратил внимание на то, что я там стою: «А я–то смотрю: почему она там?» — но петь благословил.

   Когда я с благословения Батюшки надела косынку, он не раз, видя меня в черной косынке, говорил: «Ах ты моя монашка! Теперь и до ушей никак не доберешься, выдрать нельзя!»

   Не позволял мне Батюшка распоряжаться моим жалованьем, но отдавать маме и тратить только с ее согласия. Даже когда раз я заплатила дороже за понадобившуюся мне для записок Триодь, он по миновании в ней надобности взял ее у меня и отдал деньги. Трудно мне было расстаться с этой книгой, но возражать я не смела. «Ведь тебе же она в самом деле не нужна, (т. е. нужна) только теперь, а потом я ее тебе устрою, у меня тут спрашивали. А ты уж от мамы (таких) секретов не имей».

***

   — Батюшка, иной раз ловлю себя на том, что хороша особенно с вашими домашними, чтобы легче попасть к вам.

   Батюшка улыбнулся: «А я хочу, чтобы вы были хороши не только с моими домашними, а ко всем относились ласково и любовно ради Господа».

***

   Спросила как–то Батюшку о милостыне. Сначала он мне сказал: