Пастырь Добрый

   Еще при Батюшке мне рассказывали сестры, что до моего прихода, когда Батюшка чувствовал себя лучше, он по понедельникам собирал у себя на квартире многих духовных детей — сестер и беседовал с ними. Сестры делали для Батюшки свои жизнеописания, а он частично читал их вслух всем собравшимся, конечно, не объявляя, чьи они, и приводя много и других примеров. Говорят, что эти чтения бывали очень плодотворны для слушавших, но слушать чтение своей тетрадки было иногда трудно. Одна сестра рассказывала, как, увидя свою рукопись в руках Батюшки, она забралась под стол, чтобы по ее лицу никто не догадался об авторе. Хотя «понедельники» кончились, но и мне захотелось, чтобы Батюшка узнал мою жизнь и я его об этом спросила. Батюшка позволил, но читать ее досталось уже о. Сергию.

***

   Однажды сослуживица моя В. В. Р., певшая в хоре у Архангела Гавриила [76] в Телеграфном переулке, придя на работу, в присутствии третьей нашей сослуживицы, вылила на меня, со слов своего духовника П. П. П., целый ушат сплетен и клеветы на Батюшку. Говорилось, что Батюшка сам себя рекламирует, сам распускает слухи о своей прозорливости, будто бы нарочно выходит к ожидающему его народу и выкликает: «Эй, тульские, выходи, рязанские, выходи!», — чтобы произвести впечатление на толпу; что он подделывал какие–то исцеления и будто бы о. П. сам был в клинике, где это было подстроено; что Батюшка сам говорит о своей праведности и других в ней уверяет. Нельзя и повторить этого клубка сплетен. Все это было совершенно нелепо и ни в какой мере не вероятно для того, кто знал Батюшку. Возражать В. В. и обвинять ее духовника во лжи и пристрастии мне казалось нехорошо, но молчать было больно и на душе была буря, тем более, что третья сослуживица начала подливать масла в огонь. Не знаю, как я работала в этот день. После работы я тоже не находила себе места и бродила по улице. Единственным желанием было повидать Батюшку. Без него я не знала, что делать и что говорить. Мне не приходило в голову, что это может быть неудобно, что я огорчу Батюшку, — он казался мне выше всего этого. Но Батюшка лежал больной, пускали к нему очень скупо, а я только накануне довольно продолжительно у него исповедывалась. Я решилась обратиться к о. Сергию и просить через него Батюшку назначить мне день и час разговора. Неожиданно Батюшка захотел меня принять сейчас же.

   — Раздевайтесь и проходите, только не задерживайте Батюшку долго, он устал сегодня!

   — Хорошо, мне только два слова сказать.

   Но я растерялась, не ожидала попасть к Батюшке сразу, в таком смятении. Я не знала, что ему скажу.

   По дороге от передней до Батюшкиной комнаты, Серафима Ильинична [77], знавшая, что накануне я исповедывалась, еще раз предупредила меня, что «Батюшку нельзя долго держать».

   Войдя к Батюшке, я выпалила ему, что мне пришлось столкнуться с клеветой на него, и что, хоть я не верю ни единому слову, но не знаю, как надо отвечать на эту клевету. «Батюшка, вас называют прозорливым, а они говорят, что это все обман».

   Больше ничего не могла я сказать, несмотря на все Батюшкины расспросы и уговоры. Он хотел успокоить меня, но и сам взволновался. Еще недавно перед тем о. П. П. виделся с о. Сергием, был любезен. О нем самом Батюшка отозвался без гнева, но как о человеке несерьезном, ищущем успеха. В 1905 г. он старался принять революционный тон, и с этой целью читал Богородичное Евангелие на молебне без положенного пропуска, чтобы подчеркнуть слова: «Низложи сильныя со престол…» Я иду мимо и слышу: что это он читает? Спрашиваю:

   — Что ты читаешь?

   — А мне, — говорит, — это место нравится, я и прочел.

   — Да, «нравится, нравится», а ведь это не положено. 

   Батюшка даже и Евангелие достал и показал мне положенную отступку.

   — А ведь я с народом возился, со всеми этими курсистками и студентками, — прибавил Батюшка. — Они не понимают, что старцем не всякий может быть, что старческая работа не каждому годится. Они могут быть хорошими организаторами, говорить проповеди, но этого они не могут. Я знаю, что в Москве многие меня не любят, потому что завидуют, что ко мне народ идет. А теперь приходится самим советоваться со мною, потому что они не знают, что делать с народом. Я вот раньше тоже беседы вел, служил, а теперь лежу, не могу в храме даже бывать, уже не придется мне беседы вести, а вот осталось у меня еще одно только дело — руководство, старчество.

   О прозорливости же Батюшка так сказал:

   — Я не прозорливый, а просто у меня большой опыт, потому что я всю мою жизнь с народом, и когда приходит ко мне человек, — сразу вижу, какой у него характер и что его безпокоит. Но у меня такая уж работа. Кто бы ни был на моем месте, хотя бы идиот какой, все равно он начал бы понимать. Ведь я почти сорок лет работаю так. Да если бы человеку и три года, и даже один год проработать, он и то уже будет иметь опыт.

   Батюшка рассказал несколько случаев.