Пастырь Добрый

   На Маросейке бывали по временам ночные службы, начинавшиеся в 10 часов вечера и продолжавшиеся часов до 5–ти, заканчивавшиеся ранней обедней. С непривычки были они очень утомительны, но много давали душе. Почему–то в первое время я испытывала на них сильную мысленную брань. На первой же такой службе напали на меня какие–то дурные мысли. Я совершенно изнемогала в борьбе с ними и, подойдя в конце службы к Батюшке под благословение, умоляла его: «Батюшка, помолитесь за меня». — «Хорошо, помолюсь. А как Ваше имя?». Батюшка ласково–ласково посмотрел на меня.

   Потом Батюшка говорил мне: «Когда приходят тебе какие–либо дурные мысли, плотские, хульные, помыслы неверия, ты скажи им: «Я вам не сочувствую», — и обратись к Господу: «Иисусе Сладчайший, спаси мя!» или же к Царице Небесной: «Пресвятая Богородице, спаси мя»».

   Как–то стала говорить, что иные помыслы как бы извне приходят, а другие внутри тебя рождаются, но Батюшка остановил меня и не велел в этом разбираться, а только давать им отпор:

   — Ну что там «извне, изнутри». Скажи им: «Я вам не сочувствую».

   В другой раз после ночной службы, в продолжении которой измучили меня помыслы неверия, под самый конец Литургии, когда уже о. Лазарь стоял в левом приделе с Чашей и дожидался тех, кто не успел еще исповедаться (а и после меня были еще исповедники), подбежала я к Батюшке, вся дрожа от охватившего меня смятения: «Батюшка, вера моя на волоске висит, все шатается». Батюшка взволновался: «Что ты, что ты! Успокойся, успокойся! Нельзя так! А ты скажи этим мыслям: «Я вам не сочувствую», — и помолись: «Верую, Господи, помози моему неверию», — и прочитай Иисусову молитву: «Иисусе Сладчайший»… или «Пресвятая Богородице, спаси мя». Читая отпущение грехов, Батюшка через епитрахиль крепко–крепко сжал мне голову.

   После ночных служб бывали «агапы», то есть общие чаепития. Но собственно я была на одной из них — в день Ангела о. Сергия. Именинник пришел первый, до Батюшки и прочитал вслух слово Иоанна Златоуста о мученичестве, где говорилось, что каждый христианин должен быть готовым за Христа, когда Он того потребует, лить свою кровь как воду, но что не надо стремиться с мученичеству самовольно, так как это дерзость и может быть неугодно Богу.

   Затем пришел и Батюшка. О. Сергий рассказал ему о прочитанном, и просил сказать что–нибудь от себя о том же. Но видно было, что Батюшка был чем–то недоволен, потому что он буквально повторил за о. Сергием все его слова, как заученный урок, как будто не понимая этих слов и даже влагая в них какой–то иной смысл. «Ну а что же еще надо сказать?» — спросил Батюшка. О. Сергий смутился: «Да нет, Батюшка, я ничего не хочу. Я только хочу рассказать, о чем мы говорили, и прошу, чтобы вы от себя что–нибудь по этому поводу прибавили». Но Батюшка перевел разговор на другое.

   Кто–то говорил Батюшке, что все хорошо у него в церкви, только вот сестры, придя в храм, сразу начинают здороваться друг с другом, целоваться, разговаривать. Слова эти Батюшку очень огорчили. «В храме Божием не должно быть никаких поцелуев и разговоров. Храм — земное небо, и придя в него, надо положить три поклона Господу, поклониться на обе стороны и идти на свое место. Я поручаю о. Сергию написать для вас об этом устав и дам ему в руки дубинку». Батюшка улыбнулся, а о. Сергий как будто слегка обиделся: «Что же это мне — дубинку?» — и куда–то ушел. Тут Батюшка стал еще проще говорить с сестрами, угощая то одну, то другую, а видно всем было радостно получить что–нибудь от него. Нельзя передать того счастья, которое заключалось в том, что мы были с Батюшкой и все вместе, казалось, самый воздух был напоен любовью и радостью.

   Одна сестра (Шура бедовая [71]), не предупрежденная об агапе, опоздала и пришла, плача, с жалобой, что между сестрами нет любви и что будто нарочно ее не предупредили. С какою кротостью, с какою любовью начал Батюшка ее утешать: посадил ее рядом с собой, отдал ей свой стакан. «Ну, иди, садись. Вот мы с тобою вместе чай пить будем!» Долго она не унималась, а все–таки Батюшка умиротворил ее своей лаской.

   Именинник скоро вернулся, но Батюшка до конца говорил все ему не в тон. Так о. Сергий что–то жаловался в шутку на М. Д. [72], называя его (по куртке) «кожаным человеком», а Батюшка сказал: «Что же, кожаный человек — хороший человек!» Затем Мария [73] — говорила, что она душой разрывается между Маросейкой и Серафимо–Знаменским скитом [74] (где в это время жил ее духовный отец владыка Арсений [75]): в скиту думает о Маросейке, а на Маросейке скучает по скиту. О. Сергий возразил ей, что надо поступать наоборот и думать о том месте, где находишься в данное время, а иначе это будет безплодная мечтательность. Но Батюшка заметил на это тоном возражения: «Нет, мы с владыкой Арсением одного духа!»

   Говорят, что с этого дня было введено пение тропаря преп. Сергию на Литургии и что Батюшка говорил о том, что теперь нас будут называть «Сергиевскими» и из нас выйдут люди на различное служение Церкви Божией, но я этого совершенно не помню.