Пастырь Добрый

   Однажды пришлось ему быть на одном торжественном заседании, кажется на открытии какого–то учебного заведения. Какой–то важный господин сделал доклад о воспитании. Все восхищались этим докладом, но Батюшке, как человеку опыта, многое показалось пустыми словами, многое было недодумано. Батюшка сделал несколько замечаний. Важному господину это не понравилось. Он презрительно, свысока посмотрел на Батюшку и сказал, что человек он занятой и не имеет возможности вести с Батюшкой разговора по этому поводу, но что он найдет для этого другое время и спросил Батюшкин адрес. Среди присутствовавших дам были Батюшкины духовные дочери, которые возразили, что и у Батюшки времени тоже очень мало. Тогда докладчик записал Батюшкин телефон. Но, конечно, позвонить он и не подумал. Между прочим, жена этого господина знала Батюшку, иногда у него бывала, советовалась с ним.

   Прошло несколько месяцев. Однажды ночью Батюшку спешно вызвали в это семейство: сын их, почти мальчик, стрелялся. В доме была роскошь, богатая обстановка, но среди всего этого великолепия лежал раненный юноша, рассказавший Батюшке, что в семье он не знал ни любви, ни ласки; что родители в его воспитании почти не принимали участия, — рос он на руках наемных людей; отца видел лишь за обедом, раздражавшимся на домашних, делавшим замечания. Юноша говорил, обнявши Батюшку: «Зачем же вы до сих пор не приходили? Зачем же я не знал, что есть на земле такие люди?» — «А как мог я прийти раньше? — сказал Батюшка. — Они бы на меня собак спустили». Другой случай.

   Батюшка поехал в Крым лечиться. Один раз, лежа на солнце на песке, случайно разговорился он с незнакомым господином, оказавшимся известным психиатром. Этот человек, пораженный знанием человеческой души, высказанным Батюшкой в нескольких замечаниях, недоумевал, откуда оно у него. Батюшка ответил, что он священник и приобрел их долгим опытом. Тогда психиатр стал уговаривать Батюшку начать с ним общее дело, т. е. открыть лечебницу для душевнобольных, в которой они вдвоем — Батюшка со своим опытом и психиатр со своими большими теоретическими знаниями — делали бы чудеса.

   Больше я ничего не запомнила из слов Батюшки. Он разволновался и продержал меня у себя часа два. Несколько раз стучала и входила Серафима Ильинична, входил о. Сергий. При виде его я вскочила, но Батюшка удержал меня со словами: «Ничего, ничего, о. Сергий хороший человек».

   Однако домашние Батюшки, долго не могли мне простить этого продолжительного разговора и попадать к нему мне стало труднее. Да и сама я боялась их, боялась идти на квартиру, а когда попадала к Батюшке, готова была вскочить от малейшего стука и убежать. Батюшка каждый раз удерживал меня, иной раз за руку, заставляя высказаться до конца: «Ишь ты какая у меня, Лелька, непослушная», — а на прощанье всегда говорил: «Приходи ко мне всегда, когда тебе нужно».

   Когда бывало просишь Батюшку помолиться за кого–нибудь больного, он расспрашивал, что с ним. Видно было, что он жалеет этих чужих людей, которых совсем не знал, переживает за них, и охотно соглашается молиться. Вообще Батюшка почти никому не отказывал в помощи. О ком бы я его ни спросила: можно ли к нему прийти, — он всегда говорил: «Можно». Его мучило, когда к нему не пускали или прерывали беседу с ним.

   Бывало иногда входишь к нему, измученному и больному, и со страхом начинаешь извиняться, что пришла, он уже говорит: «Входи, входи. Мне теперь уже делать нечего. Я теперь человек не занятой». А иногда остановишься на пороге, не зная, куда идти, — вперед или назад, — такой измученный вид у Батюшки, лежит и от слабости не может приподняться, и все–таки говорит: «Входи», — и не отпускает, пока все не выложишь, а потом и он, и ты забываем про его усталость.

   Как хорошо вспоминается это ожидание в темном коридоре перед дверью, пока к Батюшке будет можно. Как потом входишь, как в другой мир, в эту маленькую комнатку, наполненную каким–то особым, приятным запахом, и опускаешься на колени перед кроваткой больного Батюшки, чтобы здесь получить и прощение грехов, и совет, и утешение, и ласку. Он, больной телом, отдавал нам силы свои, — и физические и духовные.

   Однажды я спрашивала Батюшку по поручению моей подруги Жени, как ей быть: она постоянно смущается, что утомляет своего духовного отца (о. Сергия), и так уже больного, вопросами, которые со стороны иногда кажутся мелочными, а ее мучают. — «Этим смущаться нечего, — сказал Батюшка. — Что же здоровье? Здоровье ничего у него, а духовному отцу гораздо хуже, когда его не спрашивают. Скажи ей, чтобы она не стеснялась спрашивать, и если мучают, значит уже не мелочь».