Пастырь Вселенной

Стояла поздняя тихая октябрьская ночь. Академик задумчиво читал статью в белгородской газете, громко озаглавленную «Таранный сквирл — ужас больших городов», где все это было подробно — другой вопрос — правдиво ли — расписано. Внезапно академик услышал, что маяк, охранявший своим воем деревню, в которой был расквартирован отряд, затих. Собственно, вой был добавлен к ультразвуку, который и являлся защитой от саранчи с целью оповещения людей о том, что все в порядке и устройство работает без сбоев. Эта деталь конструкции спасла не одну человеческую жизнь — первая партия маячков делалась впопыхах, на скорую руку и очень часто ломалась. Проснувшиеся же от зловещей тишины люди немедленно звонили в штаб МЧС, и неисправность ликвидировали в срочном порядке. Однако возле казарм возглавляемого Зубцовым отряда, в которые была превращена эвакуированная деревня, была установлена вторая и на настоящий день последняя модификация маяка Бадмаева. Что могло заставить замолчать ее, было весьма неприятной загадкой. Обычно маяк устанавливали на голой земле или закрепляли на каком-либо доме или дереве; тут же, в связи с важностью охраняемого объекта, вокруг него была вырыта и закамуфлирована ловчая яма, так, для перестраховки. И вот этот-то маяк замолчал. Бадмаев растолкал Владимира, и оба с удовлетворением услышали вой другой сирены — сигнала тревоги. Стало быть, часовые заметили, что маяк замолчал, и решили дать общую тревогу. Правильно — с чем бы ни была связана поломка, надо до ее устранения провести ночь во всеоружии. Владимир, уже привыкший к особенностям полувоенного времени, впрыгнул в штаны и напялил пиджак. И вот тут-то до ученых донеслись отчетливые звуки автоматной пальбы. Академику, как наиболее ценному в отряде, запрещалось участие в боевых действиях, и при первых же признаках непосредственной угрозы в его обязанности входило укрыться в погребе. Владимир же подобной ценности не представлял, а потому, схватив автомат и гранату, ринулся туда, откуда доносились выстрелы. С бешено бьющимся сердцем завернул он за угол дома и увидел страшное зрелище, из тех, что память с фотографической точностью запечатлевает на всю жизнь. Боец отряда — кто именно, Володя тогда не знал — стоял в одной рубашке и трусах — прочее одеть не успел — и палил сразу из двух автоматов, так что трассирующие пули обезумевшими светлячками летели в черноту напротив. И все бы хорошо, да вот головы у этого бойца не было, а из шеи бил небольшой кровавый гейзер. Ночи в этом октябре стояли холодные — от силы три градуса по Цельсию, — и над пульсирующим фонтанчиком поднимался пар, хорошо заметный под белесым светом фонаря.

Владимир понял, потом уже, что застал самый драматический момент боя — исполинский сквирл, вороным конем стоявший напротив Сашки Денисенко, успел откусить ему голову своими острыми, как лезвие, зубами, когда Сашка, приблизившийся к нему как раз на нужное, чтобы пробить броню, расстояние, палил в него сразу из двух автоматов и продолжал стрелять, уже лишившись головы, сперва в цель, а потом вверх, в общей сложности еще секунд десять, прежде чем рухнуть на землю. Гигантский сквирл был вожаком своего небольшого отряда. Володя сперва его не разглядел — сквирл слился с пасмурной, безлунной ночью, — пока тот сам не опрокинулся на бок с пронзительным криком «Скви-и-р-р-р»… С ним на территорию базы вторглось еще штук семь ростом поменьше, но все равно размером с хорошего сенбернара. Два из них уже влезли в окно ближайшего дома, откуда был убивший исполинского сквирла и сам покойный теперь Сашка, и, судя по отвратительному хрусту, застали кого-то врасплох. В доме не горел свет, а драться со сквирлами врукопашную — дело, заведомо обреченное на провал. В том домике было кроме Сашки еще трое. Двоих сквирлы загрызли на месте, третий же успел выпрыгнуть в окно, чудом увернувшись от челюстей чудовищ. Смерть троих товарищей — одна славная и две бесславных — сокрушительно подействовала на его психику, и он превратился в плачущего и трясущегося нервнобольного. Именно в таком виде его, уже было оформленного как погибшего смертью храбрых, обнаружили в кювете, рыдающим и наделавшим в штаны. К слову, таких бывает немало на каждой войне, и все хорошо понимают, что это обычное явление. Увы, более обычное, чем героизм. Сашка же вышел на исполинского сквирла в одиночку — а надо как минимум вдвоем, так, чтоб один боец отвлекал этого монстра, а другой расстреливал — сквирла несложно обмануть, но для этого бойцы должны сами обладать железной выдержкой и понимать друг друга с полуслова. Выходить же на исполинского сквирла-вожака в одиночку — это уже безумие. Которое в таких обстоятельствах по праву именуется героизмом. Еще три сквирла попытались проникнуть в строение напротив, но оттуда в их сторону полетела граната, разорвавшая одного из них в клочья и заставившая отступить двух других. Один из них вытянул к небу свою костистую, как у скелета собаки, морду и пискнул в темноту:

— Скви-и-ир, Скви-и-ир!

И откуда-то издалека послышался ответ:

— Сти!