Пастыри. Четвертый поход

Чернявая смазливая официантка принесла меню, выразительно повертела круглой налитой попкой перед Ильей, но он после Вики из «стекляшки» на брюнеток даже смотреть не мог – тошнило.

Пока они ждали заказ, Яна в своей обычной манере быстро-быстро вывалила на Илью последние новости.

Из «м-нтовки» она уволилась – «Все, не м-гу бль-ше!» Стаж, послужной список и звание давали ей право на бесплатное поступление на второе высшее по специальности «юриспруденция», чем Яна и поспешила воспользоваться, подав документы на заочный юрфак бывшей «плешки».

– С-час я пока кн-сль-тантом по кр-м-налу устр-илась, в ф-ир-му тут одну. Ник-кузич п-мог. А в-бще д-маю но-тар-усом ст-ать... Пр-ставл-ешь, с л-г-педом з-ни-маюсь!

– И как успехи? – поинтересовался Илья.

Яна, откинув со лба челку, кольнула его взглядом своих нестерпимо синих глаз и, смешно двигая губами, плавно пропела:

– Если-и ста-араться, полу-учается, как у за-аики...

И тут же добавила в своей обычной манере:

– А ее-ли не-ст-раться, все нр-мально! Ве-дь все ж п-нятно, да?

Илья кивнул.

– Вот, а эт-ж гл-вное – чтб т-бя п-нимали, – уверенно закончила Яна.

Они пили обжигающий кофе, и его жар словно бы растапливал невидимый ледок между ними. Исчезала настороженность, таяла неловкость и отчужденность. Но Илья все равно слишком хорошо помнил слова, сказанные Яной в оружейной графа Торлецкого, когда он так неуклюже, по-дурному попытался приударить за понравившейся ему девушкой: «Соплив ты еще – к милиционершам клинья подбивать». Он тогда, помнится, сильно возмутился: «Это я-то соплив? Да тебе лет-то сколько?!», а Яна обворожительно улыбнулась и ответила: «Лет мне не меньше, чем тебе. Но это – не главное. Ты вон с войны сколько лет назад вернулся, а все отойти не можешь... А у нас война каждый день, мы на ней живем, понимаешь?»

Теперь Яна уже не жила на войне, но привычки и навыки, выработанные годами службы в оперативной части, остались с ней, наверное, навсегда. И был среди этих навыков, Илья это чувствовал, и такой – видеть собеседника насквозь, угадывая мотивы и побуждения, им двигающие. Почему-то Илье всякий раз становилось стыдно, когда он думал об этом...

И все же, все же лед таял. Они уже болтали, как хорошие приятели, они уже рассказывали друг другу о себе. Илья удачно ввернул парочку кстати подсказанных котом Баюном анекдотов, Яна звонко смеялась, подтрунивала над своим кавалером, а он в ответ тоже смеялся, и было это так хорошо, так чудно, что хотелось обнять весь мир и сказать: «Люди, я вас люблю!»

Илья боялся, что хрупкое взаимопонимание, возникшее между ним и Яной, разрушится, уйдет, исчезнет, когда начнется концерт, но ошибся. Мудрая Коваленкова не зря выбрала это заведение. Она, в отличие от Ильи, знала, кто такая Пелагея Ханова.

Когда следом за несколькими колоритными музыкантами на сцену вышла круглолицая улыбчивая девушка с простым русским лицом, каких тысячи, Илья решил, что лучшей компенсацией за потраченное время будет то, что он просидит оставшиеся часы в «Ночном блюзе» рядом с Яной.

Но вот девушка на сцене запела, и все – низкий шершавый потолок, столики с посетителями, кирпичные стены и даже Яна – исчезло для Ильи, перестало существовать.

Пелагея пела, легко беря три октавы. Своим удивительным, чарующим, берущим за душу голосом она творила настоящие чудеса. В ее песнях, в общем-то простых и бесхитростных, народных по большей части, жила целая Вселенная.

У Ильи мурашки забегали по спине от, казалось, навечно скомпрометированной пьяными компаниями «Любо, братцы, любо...». Пелагея пела, – а он словно видел наяву и берег, покрытый сотнями «порубанных, пострелянных людей», и жену, которая «поплачет да выйдет за другого». Финальный куплет добил его окончательно:

Кудри мои росы,
Очи мои светлы
Травами, бурьяном
Да полынью порастут...
Кости мои белые,
Сердце мое смелое
Вороны да коршуны
По степи разнесут...

В перерыве между песнями он глянул на Яну – у бывшей оперативницы в глазах стояли слезы. Она заметила, что Илья смотрит на нее, и тихо сказала ровным, спокойным голосом, каким говорила только в минуты сильных эмоций:

– Пелагея лет в двенадцать, по-моему, выступала на дипломатическом приеме в американском посольстве. Она пела, и все плакали. Слов почти никто не понимал, но все равно плакали. А потом кто-то из посольских сказал: «Что же это за народ такой, у которого дети ТАК поют?!»

Потом было еще много песен, и веселых, и грустных. И всякий раз, когда под хлопки публики Пелагея выходила к микрофону, у Ильи внутри все сжималось в предчувствии встречи с новым, неизведанным миром ее песен, миром, демиургом которого была эта улыбчивая девушка с простым русским лицом...