Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

И мне ещё холоднее. от сознания того, что этот список нужно будет как-то скомкать внутри меня. Разодрать и отпустить по ветру, как снежинки. Потому что она уже мертва. Ималия Венейг, сестра моего отца. Отправилась за обожаемым муженьком, и мне нужно махнуть ей вслед, чтобы шла, куда ей вздумается. Обмануть себя и сказать, что она же мне вроде как добра хотела. Взять каждый пункт в списке, покрутить так и этак, сказать: прими, вода. Только вот я не могу, потому что на каждом пункте меня трясёт от волн мутной дряни, которая может меня отравить хуже варева нойя: «Ох, ох, несчастный Альбрехт… госпожа Оттон, расторжение помолвки, позор, улаживание скандала… ох, ох, Мелли, я же хотела тебе добра, за что ты так со мной? Что станет с Родом, Мелли, почему ты молчишь, Мелли? Я не хотела верить всему дурному, я полагала, что любовь и добро способны исправить твою натуру… но теперь ты наказана, ступай в комнату».

Она слезами заливалась, когда говорила мне это. По горошине слёзы – проедали дорожки в пудре. Она вечно плакала и охала, даже когда дядюшка тем вечером пыхтел про «порченную кровь» и «особые снадобья», «проверенных лекарей»…

– Тебе… м-может, х-холодно?

Овации и поздравления. К Следопыту подкрался деревенский пацан. Мог бы при желании варежками задушить. Которыми он в меня тычет.

– Х-холодно? В-вот, на. А у м-меня ещё есть. А ты м-может есть ч-чего х-хочешь? Т-так вон, п-пошли к моим…

Варежки жуткие. Слепят оранжевым и зелёным вперемешку. Но не взять в Корабельный День нельзя. И кругломордый пацан чем-то неуловимо напоминает Морковку двенадцатилетней давности. Может, веснушками. Или тем, как он на меня таращится с приоткрытым ртом.

– У н-нас там есть еда. П-поделятся. Х-хочешь? Н-нет? А т-ты… с-с-т-транник?

Странников положено привечать. Обогревать-кормить-радовать. Особенно в Корабельный День, особенно у храмов или перекрестков. Потому как странники – глаза Перекрестницы Кратейи.

– Я м-мешаю, да? Из-звини, да? Просто… ну… со мной не иг-грают. А ты… г-г-грустный.

Шерстяные варежки жуткой расцветки греют ладони. Пахнут свежим хлебом и немного – имбирём. И тухлый дух поместья Венейгов растворяется в этом запахе.

– День сегодня такой. Чтобы остановиться и подумать. И вспомнить… всякое не самое лучшее.

– И от-тпустить, – уточняет малой. – Э-это не страшно. Скоро же уже… це-це-церемония П-провожания. К-корабли уплывут, а с ними всё злое, что было. У меня корабль, знаешь какой? Во такой, с батей делали! Ни у кого в деревне нету, кого хошь спроси, у меня батя – по дереву мастер…

Надо же, заикаться перестал. Обрадовался, что с ним заговорили.

– На что такой большой корабль? Год не задался?

Ужатая вширь версия Морковки кивает: о-о-о, не задался. За младшей сестрой не уследил, чуть в лес не ушлёпала, из школы прихрамовой сколько раз сбегал, да пять медниц у отца стащил, да бабка померла, да чуть батину мастерскую не пожёг…

– …забот – как в Хороводный год, вот! – и лучится рыжиной. – А у тебя корабль большой?

Где-то в порту Крайтоса стоят два торговых судна и два рыбацких – наследство Драккантов. Если не сгнили и не разбились за годы. Взять бы всю эту флотилию – может, хватило бы на поганый список внутри.

– Нету корабля? – удивляется малец. – А как ты… церемонию…

Я перестала блюсти церемонию с побега из Венейге-касла. В питомнике тоже не срослось. Может, я просто не верю, что можно отпустить по воде всю накопленную за год дрянь. А совать в реку кораблики за просто так, ради обычая – не вижу смысла.

Пацан роется в кармане, бормочет: «Ща, вот… точно, тут». Вытаскивает кораблик – мелкий, в половину моей ладони. Но хорошо вырезанный, и даже с парусом – голубым лоскутом.

– Это я сам, без бати. Хозяйке Вод думал… Д-держи, да? Он не оч-чень ровный п-просто… Ну, ты в-возьми. Чтобы… ну… чтобы плохое ушло.

В мокрой красноватой ладони лежит деревянный кораблик. А в храме позади меня больше не поют и рыдания поутихли. Там всё кончилось, и скоро подоспеет Морковка…

И ещё я знаю теперь, что делать.

– В-возьми, да? Это… от сердца.

Сгребаю с детской ладони кораблик. Попутно замечаю, что у пацана на руке – Знак Мечника. Вот и отлично.

– Держи, – протягиваю ему один из своих метательных. Дымчатая даматская сталь, отличная балансировка, и всё равно мне больше нечего подарить. – Если спросят, откуда взял – скажешь, что получил от Странницы на Перекрёстки.

– От С-с-с-с-с…

– Ш-ш-ш-ш! – хмурю брови, подпускаю таинственности. – Теперь иди к своим и не оборачивайся!

Моргает, разворачивается, припускает во всю прыть. Может, и не обернётся, но подстраховаться надо. Перебрасываю ноги через ограду, спрыгиваю внутрь, пригибаюсь. Накидываю маск-плащ.

Мне будто снова двенадцать. И я охочусь на Морковку в заснеженном саду. Вот, кстати, и добыча – Его Светлость выскакивает из храма раньше всех. Крутит головой, ищет меня.

Выпрыгиваю из кустов и уволакиваю Яниста в обход здания.

– Молчи! Нас не должны видеть, ясно?

Дар доносит обрывки взволнованных голосов: «Да, сидел тут какой-то… или какая-то… куда подевалась?!» – «Неужто – правда…»