Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

Только люди расплодились, выродились в полных мразей, перестали почитать богов и уважать друг друга. Девятерым это пришлось не по вкусу. Время от времени они пинали людей – взять хоть историю с Ледяной Девой, когда она чуть всех не заморозила, так что пришлось народ бабочке спасать. Люди притихали, потом опять плодились и были упорными в своей мразотности.

Под конец Девятерым надоело, и они решили извести «нечистых» вконец. Поручили работку Дарителю Огня – и Йенх Огнетворец сотворил Пламенный Мор. С расчетом, что «чистых» не возьмет, а остальных не жалко.

Морковка рассказывал, что Даритель Огня будто бы наслал на людишек своих подручных – огненных элементалей в виде птиц.

– Фениксов? Они ж не вредят людям.

– Ну… они были огромные, – мялся Морковка. – Может, это были какие-то неправильные фениксы.

В общем, кто бы там ни был: драконы, огромные неправильные фениксы или другие какие твари – но людей они извели как следует, да и Кайетте досталось. Тогда появились Горелые Пустоши – те, что в Дамате, и Чёрные Льды – на окраине Крайтоса. О прекращении Мора взмолились сразу все: и оставшиеся люди, и Травница, и Ледяная Дева, и Целительница…

Даритель Огня отозвал своих тварей, но земля приняла уже столько пепла от тел и столько горя, что больше вынести не смогла. И тогда-то вмешалась Кормчая Камня (интересно, где она была до того). Кормчая уговорила Хозяйку Вод дать людям новые пути и новое посмертие. И тысяча пятьсот девяносто семь лет назад «воды обрели голос» – возле камня забил родник, а вода в Кайетте наполнилась магией. Появились «водные окна» – порталы-виры. После Мастера обнаружили, что через воду теперь можно ещё и общаться – если туда кинуть нужный артефакт.

А ещё в воде начали хоронить. Тело уходит в воду, магия – обратно к Камню, который дал её… душа – в водную Бездонь. Об этой самой Бездони в сказочках говорилось по-разному. Будто бы те, кто при жизни вел себя по божеским заветам, там чувствуют себя неплохо. Его Светлость цитировал всякое – про «вернуться в материнскую утробу», «словно купание в теплой лагуне» ну и так далее.

Я точно огребу, как в книжках для непослушных детей: крутиться в своих грехах и черноте мыслей, как в чёрном зловонном омуте. А может, Аканта, которая заведует загробным судилищем, решит, что мне мало полоскаться в моих собственных помоях. Так что меня выдернут и наделят особой жуткой участью.

Быть жёнушкой Морковки, к примеру.

Визг сверлит уши, дробит воздух на мелкие осколки. Деревенские явились с детьми. Теперь этих бестий не унять: носятся, швыряются снежками. Катаются по замёрзшим лужам и скачут вперегонки с прихрамовыми собаками.

«Да что ж опять! – квохчут мамашки. – Илай! Дейрик! Уймитесь уже! При храме стыдно-то!»

Возня затихает минут на пять – потом опять расходятся. Наверное, их вопли уже и в храме слышно. Там, где белый саван на ледяном помосте отталкивают от «последней пристани». Помост тает, тело уходит под воду. Всякие троюродные голосят, Реликт скорбно мхыкает, Рыцарь Морковка понуривает голову. И Лэйси плачет.

Надеюсь, Морковка не проболтается, что я здесь. Кузина точно захочет «увидеть Мелли» я ни шнырка не знаю – что можно говорить человеку в Белый День, когда у него забирают последнее.

Две дворняги подходят помахать хвостами и поинтересоваться – нет ли у меня чего интересного. Роюсь в наплечной сумке, кормлю дворнях ломтями сушёного мяса.

Теплые слюнявые языки щекочут ладони. Совсем немного потерпеть тут, на границе белизны. Потом будет питомник, где всё живое. Там даже снег трауром не кажется. И не лезут в голову дурацкие воспоминания.

Об охах и вздохах, и огорчениях, и постоянном поминании родителей – ну вот как же так запустили девочку?! И вышивка, тесные корсеты, учителя танцев – «Всё хорошо, дорогая Мелли, ты будешь прекрасно танцевать», и заколки и шпильки в волосах, «Ах, этот ужасный нож, отдай его пока дядюшке, ну как же так, додуматься подарить девочке атархэ». И рыдания, и мокрые поцелуи – «Так похожа на отца глазами, ну, обними же меня перед сном», удушающий запах гвоздики. Книксены, обязательное «хорошее образование», и «Не думай об этом своём друге, Олкесте, он всего лишь воспитанник, он теперь на подобающем ему месте».

Список пишется и пишется: запахи, звуки, пудра на коже, обязательные походы в часовню Круга в замке и раз в девятницу – поездки в храм, и подонок Оттон, и лесничий Олли, которого выгнали, потому что он брал меня с собой на Морозный Надел… Я силюсь остановить внутреннее перо, а оно всё несётся по невидимой бумаге похлеще алапарда.