Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

В награду за неудобство я бы предпочел оказаться где угодно, кроме этой комнаты. Чтобы не утопать в продавленном кресле: из окна в глаза брызжет светом, слева в кресле — непринужденно усевшаяся Арделл (еще и подмигивает, чтоб ее!), напротив — радуется и щебечет сумасшедшая художница, раскладывая по низкому столику засохшее печенье с умоляющими глазами изюминок.

— Госпожа Кэрт…

— Ирма, можно просто Ирма. К чему церемонии, — смешочек, кокетливое закатывание глаз. — Ах, вас я тоже напишу, напишу непременно… вы ведь варг, правда? Какие глаза… дорогуша, вы не замечали, какие у нее глаза? Это стоит написать, непременно, мне так говорит внутренний огонь!

И что там все углядели, в этих самых глазах? Ну, да, неплохая форма, размер подходящий. Разве что эти самые разводы, проступающие зеленью, напоминающие луговые травы, и лабиринт листвы, и спокойное море…

Нет, в общем, там ничего особенного, нечего щебетать.

— Но ведь вы пришли не за этим, да? — художница откинулась на спинку своего стула, и я уже решил было, что этот поток слов ее утомил. Но тут она совсем завела глаза и прошептала потусторонним, неземным голосом: — Вы пришли потому, что он возвращается. О, скажите же мне, что я угадала верно!

— Да, мы кое-что слышали по пути сюда, — отозвалась Арделл, бестрепетно подтягивая к себе чайную чашку с четкими зелеными отпечатками пальцев. — Знакомый сообщил мне об этих явлениях на улицах. Но вы уже давно писали, что говорили со свидетелем…

Копна пушистых волос художницы замоталась отрицательно — будто одуванчик закачался.

— Нет, нет, нет, милочка, я же не могла доверить бумаге такую тайну, и я не знала, что скажет мой внутренний огонь, но теперь — о да, я видела вас, я знаю, вам можно верить, он шепчет мне в груди… нет-нет, я не говорила со свидетелем, — лицо Арделл еще не успело вытянуться, как Ирма хихикнула и сообщила пискляво: — Я свидетель, сама. Своими глазами я видела… очень маленькими глазами, мне ведь тогда было всего лишь семь, но с тех пор — о да, с тех пор я уверовала и научилась видеть истинную красоту и слушать внутренний огонь, вот тут, в себе…

Пока Арделл пыталась вставить реплику в эту мешанину слов, я прикидывал даты, бездумно пялясь в пеструю занавеску в половину соседней стены. Семь лет, двадцать пять… получалось, что художнице тридцать два года.

“Боженьки”, — почему-то отдалось в голове голосом Гроски.

— Вы видели… — тихо и с сомнением начала Арделл.

— Ах да, да, да, видела ясно, видела как вас, только, конечно, мы были дальше тогда, на той улице, вы услышите первые! Узнаете…

Она запахнула на себе пестрящий красками балахон. Укуталась туманом таинственности.

— Это было ужасно, да, ужасно. Я до сих пор содрогаюсь, когда вижу это во снах: бледно-желтые пятна солнца на мостовой, и катятся кем-то оброненные имбирные пряники, и кровь, ах, эта кровь, эти тела. Они повсюду, отовсюду, они внезапны, неотвратимы, вихри смерти, карающие молоты Природы. Они обрушиваются, оставляют людей лежать в агонии, и повсюду крики, стоны, и никто не знает, откуда придет удар: они то появляются, то исчезают, перепрыгивают по крышам, крушат все внутри домов, потом опять выпрыгивают в окна, и радужные, радужные осколки…

Арделл слушала внимательно, подавшись вперед. Каштановый локон прихотливо лежал на раскрасневшейся щеке, полуоткрытые губы ловили еще не сорвавшиеся слова — так изображали охотниц на картинах.

Хотя они, конечно, были менее невыносимыми.

— Мы с матерью бежали… все бежали тогда, она тащила меня за руку, и мы метались по той площади, ах, как метались, когда мы поняли, что не знаем, куда бежать, все метались, и кричали, и топтали чьи-то рассыпавшиеся ленточки, и я помню огненные глаза этих тварей, так близко, за миг до ее явления…

Она замолчала, переводя дыхание, помаргивая вопросительно — мол, как?

Я осмелился кашлянуть.

— Ее явления? — переспросил тихо.

— О, это и есть главная тайна! — художница очнулась, наклонила голову по-птичьи. Прошептала театрально: — Ну, не смешно ли, все гадают: откуда он был, сколько лет ему было… И лишь я твердо помню: это была она. Малышка-ангел, чудное, дивное дитя, явившееся из ниоткуда… моя ровесница, да, пожалуй. С прекрасными золотыми кудрями — они словно светились, ниспадая ей на плечи. И эти глаза. О, разве можно забыть эти глаза? Синее июльского неба, синее сапфиров, они сияли, словно звезды, когда она протянула им руку, этим тварям, окровавленным, рычащим… Так спокойно. И они упали на брюхо, они визжали, они ползли к ней, как малые щеночки, которыми недоволен хозяин. И даже в этом визге было слышно обожание. И мой внутренний огонь, он родился тогда, он подсказал, что они ползли — лизать ей ноги. А потом она прошептала что-то — о, я видела, как шевелились ее губы, тихо, тихо, творя незнакомую нам, высшую магию, и огонь шепнул мне: она говорит им, чтобы шли с миром туда, где им будет лучше. Она словно пела им колыбельную, и они засыпали… казалось, что просто засыпали…