Четыре года — если по времени от первого прибытия до ареста. С перерывами на отъезды — то к семье, то по другим делам. Словом, наездами.
— Папаша говорил, что ты уж куда круче меня. Скоро, говорил, сможешь и его подменять, а я радовался тогда ещё… думал, уеду… так ты ж наниматься приехал? Да?
По спине прошёл холодок — противный, скользкий. Будто встопорщилась мокрая шерсть.
— Ходы повзрывали, — твердил Сэйми и подтаскивал к себе третью бутылку, а наливал из второй. — Ходы повзрывали, так что поразведать бы, где там входы. Тут пару-тройку знаю… знал… я бы тебе сказал, да. А что этим, из замка надо? Говорили — товар непростой… что-то не помню я…
Когда я встал — он вряд ли это заметил. Был слишком увлечён компанией бутылок и бессвязными воспоминаниями. В основном о караванах, подземных знаках и отце.
Ребёнок в дальней комнате надрывался пуще прежнего.
— Наслушались? Что, славно выпили, а?
Теперь я узнал в ней знакомые черты — за постаревшим иссушенным лицом, измученностью и озлобленностью, как за маской.
Кошелёк лёг в руку сам. Слишком лёгкий, нечувствительный — и странно, что ладонь женщины дрогнула и прогнулась.
— Вы чего?
— Отдаю долг, — получилось слишком высоко и сипло. — Брал у его отца… давно.
Она медленно открыла кошелёк — засветив костлявую ладонь с печатью Воды. Прачка — у них от частой работы и перенапряжения магии такие ладони и будто стертая Печать.
Недоверчиво посмотрела в кошелёк — с таким видом, будто золото видит впервые.
— Тут же, — приглушила шепот, чтобы муж не слышал, — золотниц двадцать.
— Я… взял не всё сегодня. С собой. Я остальное потом…
— Честный, тоже, — хмыкнула женщина. Прищурилась, вгляделась получше. — Ты не друг старому Нирву. Я тебя помню, говорили, ты его родич. Дальний, из Вольной Тильвии. Ты к Нирву ходил ещё… с этим рыжим, который к мужу приходил недавно.
Поперёк груди легли обручи — словно чьи-то чересчур жёсткие объятия.
— Что?
— Эти… из замка, — жена Сэймона пожала плечами. — Мужа расспрашивали, хотя какой с него толк в тоннелях… Четверо приходили, а этот рыжий у них был за главного. Повыше тебя, с бородой. Шрам поперёк брови — не помнишь, что ли?
— Помню…
Внутренний голос твердил, что не может быть. Я шёл (куда там, нёсся!) к окраине города, грязь брызгала из-под ботинок весёлыми фонтанчиками, и крыса пораженно попискивала где-то в районе печёнки. А внутренний голос твердил, что не может быть — здесь и сейчас.
Через столько лет.
Его не было на суде, и среди осуждённых ходили слухи — один невероятнее другого. Что дядька Текр выкрал сына. Что убит при задержании. Что его будут судить особым порядком. Или что его отмазали откуда-то сверху — те высокие чины, имен которых я не знал — Большие Шишки. На Рифах я утешался только тем, что его здесь нет, что может быть — его нет среди нас именно потому, что это его имя было единственным, которое я не назвал.
После побега пробовал наводить справки — но узнал только, что он был под следствием, а потом уволился и куда-то пропал.
До замка от города было две с половиной мили, я отмахал их единым духом — пробираясь по заросшей дороге, между руин и остатков укреплений. Замок Шеу когда-то был недалеко от городской стены — но с той поры город скукожился, стену построили новую, а сам крепкостенный замок с бойницами переходил от хозяина к хозяину, пока не захирел совсем. Ров зарос, артефакты почернели и повыпадали из стен, да и сами стены поискрошились, хоть и были ещё высокими.
Ворота замка были закрыты наглухо и всем своим видом сообщали, что мне здесь не рады. Будь я из нойя — я бы пролез поверх стены, но жизнь не радовала меня подобными упражнениями. Так что я забарабанил в ворота и смиренно дождался, пока на меня ругательно пообещают спустить керберов.
— К главному вашему! — крикнул после этого. — Говорят, проводников ищете?
Калиточка в воротах помедлила, но открылась. Хмурый детинушка со Знаком Стрелка на ладони мерил меня взглядом и арбалетом.
— Ты, что ль, проводник?