Пастыри чудовищ. Книга 2 (СИ)

Приближаться к поместью Драккантов на сто миль не хочется. Но эти олухи могут и напрямик вызвать Нэйша. Или кого-нибудь из Гильдии Охотников. А то ещё поставят капканы, отравы накидают. Может, отпроситься у Грызи? Слетала бы сама в Белобочье, местность-то знакомая. Выследила бы кербера, бахнула б снотворным, потом к Пиратке — и в питомник.

В питомнике осень сухая и многоцветная, возле поместья Линешентов — влажная, снулая. Будто краски высосали. Оставили серый (дорога), бурый (трясина), чёрный (голые стволы и сам замок). Разбавили блекло-слизистой зеленью на камнях да белесым туманом.

Мерзкое место. Сотканное из стрельчатых окон, паутин да шепоточков.

Работать невозможно: в коридоры обитатели местные повыползали.

— У них что-то вроде семейного сбора вечером, — говорит Грызи, когда я её сменяю. — Потому все и приехали. Традиция.

В комнату Орэйга время от времени являются Линешенты. Разных размеров и форм. В древнющих нарядах с пышными воротниками и родовыми узорами-орнаментами.

Засвидетельствовать почтение.

Нам тоже перепадает от всеобщего внимания. Полюбовавшись на белого-пушистого — Линешенты начинают пялиться. И задавать вопросы.

А как он? А скоро ему будет лучше? А лекарство стоит дорого? А болезнь достоверно известна? А мы уверены, что поможем?

Меня топят в сочувствии по поводу моей сиротской доли. И спрашивают, когда свадьба. Одна из Змеюк даже пытается отвести в стороночку и прочитать нотацию о традициях рода. Что род, мол, надо возрождать. Потому что нет же ничего ценнее.

— Имейте в виду — мы ждём приглашения, — и выпускает через зубы смешок — мол, честь оказала.

И не сдвинуться с места, как на поганом светском рауте. Можно только наблюдать. Старший сын Линешентов явно сидит на каких-то зельях. Глава Рода успел найти общий язык с Морковкой. Средний сынок подмигивает мне и выдаёт что-то об очаровательном охотничьем наряде. И тут же стрижет глазами платье Гриз.

Голубица наглаживает живот и воркует с задерганным муженьком. Смотрится как что-то двухголовое. Если бы не оценивающий взгляд красноватых глазок Младшего.

Старуха явно не ладит с зятьями и средним сынком. Мелкие Линешенты — подлые копии взрослых. Вытянутые, поднафталиненные с рождения. С туманно-постными рожами.

И не поговорить. Мы оказываемся свитой дохлого геральдиона. Которого выносят на подушечке на середину комнаты. Умиляются каждому жесту. Прикасаются с бесконечной осторожностью.

Орэйг Четырнадцатый принимает поклонение родовитого семейства с мёртвым достоинством. Лежит. Гладится. Шевелит хвостом. Гадит в лоточек и звонит в колокольчик — вызывая ахи по поводу своей разумности.

Рыцарь Морковка сквозь зубы предполагает, что они оправляют содержимое лотка как минимум в платину. Кажись, он тоже внезапно на взводе.

Даже на время ужина Линешенты требуют перенести геральдическу зверюшку в общую каминную. Чтобы лицезреть геральдиона и за семейными разговорами.

Тут я отправляюсь проветриться подальше от столовой, от каминной и от жилых комнат. Главное — подальше от чёртовой портретной галереи. Хотя в неё, кажись, ведут все коридоры здесь: шаг не туда — и ты в окружении Линешентов в рамах. Темные стены и тёмные лица. Выцветшие одежды. Полинялые улыбки. Пиявчатые взгляды сверху вниз. И белые пятна — геральдионы тут и там. На плече у одного, на руках у другой, все тут, все четырнадцать колен Орэйгов рядом со сколькими-то-там-коленами Линешентов.

Каким-то чудом галерею огибаю, путаюсь в переходах, как в паутине. Соображаю: это коридоры для слуг, узкие, неосвещенные, чтобы проходить по памяти. Но пыль и сквозняки лучше, чем разговорчики и поганые портреты. Всё равно Дар выведет.

Так что иду и пытаюсь надышаться. Пока не понимаю, что камни вокруг меня плачут.

Тихо, со всхлипами, переливаясь и перекликаясь. Будто плач замурован в них много лет. И выходит помалу, как из темницы.

В плаче живёт песня. О том, что скоро всё будет хорошо. И не надо бояться болот. Песня пытается продраться через плач и камень — но они глушат её.

Приказываю Дару — веди. Иду через полутемные коридоры под стрельчатыми окнами. Какое-то нежилое крыло. В окна видны то ли облака, то ли туман. За деревянными панелями и поеденными плесенью коврами — вечерние гулянки крыс.

Плач — там, где пахнет лекарствами. За дверью, похожей на мою.

Комната тоже похожа, только победнее. Камин прогорел. На кровати лежит парень лет шестнадцати-семнадцати. А эта, которая плакала и пела ему, подскакивает на ноги со стула возле изголовья.

Опухшие глаза, чёрные волосы. Рано постарела, потому выглядит старше сорока.

— Вы… доктор? Вас к нему прислали?

Молча поднимаю ладонь с Даром Следопыта — показываю, не доктор. Шагаю внутрь комнаты.

— Что это с ним?