Пасынки безмолвия

– Это было глупо, Погря, – тяжело вздыхая, констатировала Ленка в ее голове. – Нужно было пройти мимо. То, что тебя не касается, касаться и не должно. Неужели забыла первый закон путешественника на запретные земли? Такие ошибки Пробирки не прощают, ты знаешь…

Погремушка не собиралась спорить с мертвой сестрой. И с голосом шефа со смешным прозвищем тоже. Оба они настаивали на том, что Яна совершила ошибку, но отступать стало поздно еще минут десять назад. А уж когда появился этот запыхавшийся, выщелкнутый темнотой, словно клинок выкидного ножа, и подавно…

Она могла многое ответить голосам в своей голове.

Начать с того, что не была убийцей, несмотря на всю жесткость характера и закалку, выпестованную Баклажанчиком. Нет, бросить умирать угодившее в западню существо – это не по ее части. Убить или обречь на смерть у нее бы просто не хватило духа. Даже после спасения, когда девушка поняла, что перед ней совсем не человек.

Конечно, в ее восприятии молчуны не шибко отличались от крыс, оставаясь животными столь же свирепыми и стайными. Но раз уж она сбросила этому неудачнику одну из своих веревок, утащив из-под розовых носов-хоботков… Интересно, повторила бы она свой поступок, если б знала, что под ногами готовится к смерти от крысиных укусов один из тех, кого она ненавидела и презирала всей своей сущностью?

Ленка могла ответить на этот вопрос. Баклажанчик тоже мог. Сама Яна, если и знала ответ, проговаривать его совсем не хотела. Последний бы, наверное, вообще столкнул спасенного обратно, стоило ему лишь догадаться. Но Погремушка не была убийцей. И становиться не собиралась. Даже ради сестры…

Та, словно устав спорить, замолчала, оставив младшую в компании двух незнакомцев.

Да уж, завертелось так, что нарочно не придумаешь. И словно одного встречного было мало, внезапно появляется второй. Нормальный, человечный, хоть и выглядящий так, словно сбежал из Преисподней. Что он, ради всего святого, вообще тут делает?

Лет на пять моложе самой Яны, в отличие от взрослого нелюдя. Одет так, словно ограбил армейскую лавку. Новенькая куртка, уже рваная в нескольких местах. Рюкзак, пистолет за поясом, недавно распечатанный респиратор. Погремушка не спускала его с прицела, хотя хорошо видела: парнишка не опасен. Во всяком случае, если потянется за стволом, нажать на спуск она успеет гораздо раньше.

Где-то в глубине, за что ей стало неожиданно стыдно, она вдруг захотела такого поворота событий. Стало бы одной проблемой меньше, верно? А иначе наперво решать, что делать со спасенным застекольщиком. Отпустить на все четыре стороны? Так сразу ведь выдаст. Тогда наверху зафиксируют прорыв периметра, обшарят тоннели и закроют лазы в Купола. За это ее не только другие егеря поблагодарят. Баклажанчик первым будет, если вообще не пришибет. А как Погря эту дилемму решит, так потом еще и с неказистым возиться.

Словно прочитав ее мысли, парнишка настойчиво повторил просьбу:

– Ты должна мне помочь, егерь. Мы же люди…

Снова фыркнув, Яна опустила арбалет. Не убрала совсем, но отвела чуть в сторону и вниз, чтобы не затекали руки.

– С какой стати мне тебе помогать? – спросила она, краем глаза наблюдая за реакцией несостоявшейся крысиной трапезы. Тот стоял неподвижно, вслушиваясь в диалог и глядя на обоих недопонимающими глазами умного животного. – Егеря, видишь ли, отнюдь не благотворительная организация. Не знаю, малыш, каким ветром тебя занесло так далеко под землю, но уверена, свой путь ты выбирал сам…

К удивлению девушки, «малыш» вдруг рассмеялся. Искренне, но устало и обреченно, словно ставя под сомнения ее последние слова. Плечи задрожали под тонкой армейской ветровкой, перемазанной в грязи; из легких вырвался кашель.

– С сегодняшнего дня я в этом сильно не уверен, – ответил он, продолжая всхлипывать и трястись.

Если излишнее веселье не прекратить, с минуты на минуту молокосос скатится в самую настоящую истерику. Качнув арбалетом, Яна привлекла его внимание, заставив оборвать смех. Поинтересовалась негромко, но с нотками угрозы. Чтобы не расслаблялся и не забывал, кто тут управляет ситуацией…

– Как зовут?

– Сорока… Могла слышать обо мне, если включала радио в обед.

Яна снова нахмурилась, окончательно перестав понимать происходящее. Сорока тем временем проявил недюжинную проницательность, прочитав ее мысли, будто парниковый шаман.

– Лотерея, – просто пояснил он, но за этими словами Погремушка расслышала горечь и боль. Встрепенулся и молчун, вдруг посмотрев на людей с новым, неподдельным интересом. – Меня выбрали. «Морковка», если неясно. Повезло, да?

– Мне-то что? – отрывисто просипела Яна, проклиная себя за то, что голос подводит, выдавая неискренность. – Сам знал, на что идешь. Мог бы миллион выиграть…

– Мог. – Сорока вздохнул, невесело усмехнувшись в бороденку. – Но не выиграл. Теперь там, – он осторожным движением поднял правую руку, ткнув пальцем в бетонированный потолок погрузочной платформы, – у меня совсем не осталось друзей. И союзников не осталось. Выберусь – сразу сдадут нелюдям…