Пат и Пилаган

— Мне это приятно слышать, — ответила женщина, — но в молодости я красивее была.

— Я не видел вас в молодости, — сказал Пат. — Значит, вы вдвоем с дочкой живете?

— Да, вдвоем.

— И вам не скучно?

— Нам совсем не скучно, — решительно ответила девочка.

Она подошла к матери, обняла ее, прижалась щекой и шепнула что-то. Они обе засмеялись тихо и посмотрели на Пата — взрослая женщина и маленькая, — и до чего же они были похожи, голубоглазые, с тонкими изменчивыми лицами и дружелюбным лукавством.

Пат поерзал на стуле, и чего они на него так смотрят, прямо неловко.

— Теплый день, правда? — сказал он. Они улыбнулись и промолчали.

— Солнышко светит.

И снова молчание. Пат затосковал.

— Хорошо у вас.

Они все так же глядели на него, не говоря ни слова, мелкими-мелкими шажками удаляясь по направлению к окну, за которым блестел бесконечный зимний сад, с инеем на ветках, и в потоке дневного широкого света все прозрачнее становились их фигуры, воздушнее лица, и, кажется, минуту назад они еще были здесь — и уже их нет, видно, скрылись за деревьями, и только на стекле задержалось и вскоре растаяло вспотевшее пятно от их двойной улыбки.

Куда же они пропали? — подумал мальчик, озираясь по сторонам. — Или я задремал, и они ушли, чтобы не мешать мне. Заботливые женщины». Он прилег на диван и соснул слегка, и так покойно и сладко ему было здесь, в чистой опрятной комнате, так уютно и нетревожно, как уже давно не было с той поры, когда жила его мать.

Сквозь прикрытые веки он чувствовал, что Синицына с дочкой опять появились в комнате и ходили на цыпочках, переговариваясь шепотом, и что-то ставили на стол, потом кто-то из них накрыл его одеялом, и свет мало-помалу померк — зимой вечереет рано, — и мальчик подумал, что здесь, пожалуй, он передохнет; он повернулся на другой бок, вдруг смутно вспомнил отца, пилаган, свой поселок, школу и забыл тотчас, и чем дольше он спал, тем прочнее привыкал к новому дому, и саду за окном, и женщинам, что ходили на цыпочках.

Когда он открыл глаза, Синицына сказала:

— Добрый вечер, мой мальчик. Выспался?

— Выспался, Ольга Павловна.

— Зови меня Ольгой, ладно?

— Ладно, — согласился Пат.

— Сейчас поужинаем, а после пойдем в сад, ты поможешь мне, — уверенным тоном сказала Синицына.

— Мне ехать пора, Ольга, — нетвердо возразил Пат.

— Куда ты торопишься? Разве тебе не нравится у нас? Поживи немного, а потом и поедешь.

— Вообще-то так. Спешить мне некуда.

Вечером после ужина Ольга и Пат ходили по саду, и мальчик помогал ей обрезать высохшие ветки и нижние побеги у молодых деревцев, чтобы все питательные соки устремлялись вверх, к растущей вершине, и сад чуть-чуть наклонялся над ним, и опять Патом овладевало неопределенное чувство влюбленности, и опять женщина называла его «мой мальчик», и внезапно он подумал: «Едет человек и едет куда-нибудь по своим делам, торопится, спешит, наконец, устав, сворачивает в сторону передохнуть и попадает в сад к Ольге, и это для него как подарок, и он тотчас забывает все прежние дела свои и хлопоты, забывает все, как и я».

И на следующий вечер женщина и мальчик вышли на прогулку, и сад приветствовал его, как уже своего знакомого, как товарища, и все впечатления Пата за последние дни сомкнулись в какой-то цельный круг: Ольга, сад, дом, тишина. Мальчик ощутил безвольно, что ему невозможно вырваться из этого круга, — он привык. Возвращаясь назад, они встретили по дороге возле дома старуху — она шла и вытирала на ходу бахромой черного платка слезы.

— Отчего вы плачете, бабушка? — спросила ее Ольга.

— Вот третий месяц хожу на почту, а от сына ни весточки; как уехал в город, так и пропал, — прошамкала старуха, — а он у меня одинешенький сынок. Я и адреса его не знаю. Не жалеет он меня, старую.

— Вы мне фамилию его скажите, я буду в городе, разыщу в адресном столе.

— Фамилия его Беспалый. Зовут Анатолий Иванович, — ответила старуха. — Увидите если, спросите, не болен ли, а может, на мать обиделся. Скажите ему, что я ему варежки связала и помню его каждый день. Невзначай помру, то и хоронить некому будет, так и передайте. Я и на том свете его прощу, а бог не простит.

И она пошла к себе в деревню, сухонькая, легонькая, в черном платочке, повязанном вокруг светлого на морозе лица. На повороте она оглянулась, и мальчик почувствовал, словно что-то ударило ему в грудь. Как если бы калитка в сад, в котором он бродил без памяти все эти дни, очарованный его блеском и свежестью, убаюканный тихим голосом женщины, усыпленный тишиной и покоем, — эта калитка отворилась — и он услышал громкие голоса земли, шум, движение, и сердце его от тревоги вздрогнуло, и когда Ольга зашла в комнату, он постоял чуть-чуть снаружи с бьющимся сердцем под окном, глядя сквозь занавеску на женщину и ее дочку, сидящих рядом в зеленом свете абажура, глядя с теплой грустью, но уже как на посторонних, к которым нельзя прикоснуться рукой, повернулся и зашагал прочь, сперва медленно, потом все быстрее и быстрее, а на вокзал он прибежал, совсем запыхавшись.