Читаем Патерн полностью

Ось тобі... філки. — Він двома пальцями, наче гребуючи, відділив кілька купюр, кинув на стіл.

Можу йти? — Софія поклала гроші до клатча, защепнула його й підвелася.

Поспішаєш?

Я ж удома не ночувала. — Донька інженера знову присіла на стілець. — Тато вже, певне, їжака вродив.

їй реально хотілося додому. Дуже-дуже хотілося. Ця захаращена речами темна зала напружувала її навіть більше, ніж кімната з рухливими відеокамерами. Їй не подобалося тут усе. Товсті двері з електронними замками натякали на пастку. А низька, вигнута, наче склепіння, стеля не давала забути, що зала розташована під землею, на рівні, глибшому за підвал. А ще їй не подобалися жовті напівкруглі світильники, котрі, як здавалося, не розсіювали тутешню темряву, а лише надавали їй теплуватого відтінку. І важкі антикварні меблі з вигнутими ніжками та золоченою фурнітурою теж не подобалися Софії. І товстий червоно-сріблястий килим зі старими, погано затертими плямами (дуже підозрілими на вигляд). Але найбільше її дратувалині, навіть не дратували, а геть виводили із себеопудала хатніх котів. Десятки опудал, що стояли на підлозі, на столиках із мармуровими стільницями, на роялі, на секретері, на двох пузатих комодах і навіть на серванті, повному кришталевого і порцелянового посуду. Опудала рудих, сніжно-білих, попелястих, плямистих, тигрово-смугастих і чорних як ніч котів. Їх навмисно розставили так, що штучні очі, зроблені із зеленого та чорного скла, дивилися просто на Софію. Стежили за кожним її рухом. А ще в тих опудал були роззявлені хижі пащі та задерті хвости.

Любиш тата?

Люблю.

Це правильно. Це такий якір.

Якір?

Якщо любиш когось, то це прив’язує до життя. — Любомир повернув долари до шухляди. — Дурне до голови не лізе.

А вам лізе?

Давай вип’ємо за твій дебют. — Власник «Дівінуса» залишив крісло, видобув із серванта пляшку вина і два великі келихи. — Тато ще трохи зачекає... Зрештою, — він поставив пляшку на стіл, заповзявся шукати штопор, — можеш йому зателефонувати. Тут вай-фай у нормі.

Коли Любомир наблизився, вона відчула його запах. Різкий аромат парфуму (перцева м’ята, соснова живиця) маскував несвіжість сорочки. Одягненої на тіло, яке зранку не відвідало ванної кімнати.

Якщо доведеться робити йому мінет, вона не зможе стримати блювоту.

Софія придушила шлунковий спазм, поцікавилася:

І довго ми... святкуватимемо?

Пів години. — Любомир відкоркував вино. — Ти ж подаруєш мені пів години?

Якщо пів години, то не буду телефонувати, — вирішила Софія.

Чого так?

Він кричати зараз буде.

Тоді не телефонуй, — кивнув Любомир, наливаючи гранатову рідину в келих. — Удома все вислухаєш.

Це точно.

Бити не буде?

Він мене не б’є.

Я б таку теж не бив.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее