Патологоанатом. Истории из морга

Профессионально изучая процессы разложения и гниения, я знакомилась со всеми этими стадиями. Но всегда возникает вопрос: на какой стадии должен находиться труп, чтобы его можно было выставить на всеобщее обозрение? Думая об этом, начинаешь понимать, что это можно делать на стадии сухих остатков, а не на стадии вздутия или далеко зашедшего разложения. Сухие остатки мы видим в музеях, в телевизионных документальных фильмах и даже в газетных статьях, посвященных археологическим раскопкам. Однако ни в музеях, ни в кино, ни в газетах вы не увидите заселенные личинками трупы. Широкой публике такие вещи демонстрируют только в фильмах ужасов для того, чтобы пронять зрителя до потрохов. Но почему зрелище высохшего трупа приемлемо, а зрелище вздутого трупа – нет? Кристина Квигли так отвечает на этот вопрос: «Скелет, лишенный индивидуальных черт лица, оказывает меньшее эмоциональное воздействие, чем сохраненная голова мумии. А эта последняя действует на человека слабее, чем лицо нетронутого трупа». Так ли это?

Вид разложившегося тела в музее или в средствах массовой информации одномерен. Трупы в такой ситуации лишены запахов, о которых я уже писала выше. Обсуждая запах разложения в суде, присяжные часто ошибаются, считая, что трупный запах может застревать в волосах и одежде, о чем часто говорят по телевидению и пишут в криминальных романах. На самом деле эти молекулы могут задерживаться на обонятельном эпителии полости носа, и поэтому мы думаем, что продолжаем пахнуть, но, на самом деле, только мы сами и чувствуем этот запах.

Возможно, что это и так, но, когда я была техником морга, то после работы всегда принимала душ и переодевалась в свою обычную одежду, и, тем не менее, в автобусе рядом со мной, как правило, никто не садился (или мне так только казалось?).

Глава 5 Проникновение: «Дом Розы»

«Мне ведомы тайны любви… Это я привел Розу в действие и расшевелил сердца влюбленных»

Фариладдин Аттар, «Птичий парламент»

Наблюдение за человеком, выполняющим патологоанатомическое вскрытие, подчас напоминает наблюдение за человеком, занимающимся сексом. Во всяком случае, именно такая ассоциация возникла у меня, когда я впервые присутствовала на вскрытии. Прежде чем закрыть книгу от отвращения или, наоборот, от предчувствия откровенных сцен, позвольте мне объясниться.

Аутопсия – это интимный процесс, соединяющий двух людей: одного, который извлекает из тела внутренности, и второго – из которого эти внутренности извлекают. Вообще, в нормальной ситуации ни одному человеку не дозволено это делать, поэтому такое действие считается запретным, табуированным или равноценным вуайеризму. Есть что-то греховное в том даже, чтобы просто стоять и наблюдать, как это происходит. Это обнаженность (трупа, разумеется, а не техника), телесные жидкости, мускусный запах, и, на первых порах, некоторая неловкость и недоумение. Потом руки начинают ловко управляться с обнаженной плотью, зная, какие движения надо совершать, понимая, что совершается танец, совершавшийся до этого тысячи лет тысячи раз. Это интимный процесс, участником которого тебе выпало стать.

Человеком, производящим вскрытие, может быть ваш знакомый, с которым вы часто встречаетесь, но не в таком качестве. Возможно, вы обсуждали с ним процедуры вскрытия, как обсуждают секс с подругами, но ни разу не видели, как они им занимаются. Не видели до того раза, когда впервые вас позвали в прозекторскую, где вы теряете свою патологоанатомическую «невинность» и видите действо во всех его чувственных подробностях. Думаю, что поэт-гробовщик Томас Линч выразил это чувство лучше других, когда сказал: «Смерть и секс – это горизонтальные таинства, одинаково приводящие в замешательство». Горизонтальное? Да. Таинство? Несомненно. Приводящее в замешательство? Да, и еще раз, да – для большинства. Но для нас – это профессия, заниматься смертью. Аутопсия – это действо, призванное раскрыть тайну.

Я потеряла свою патологоанатомическую невинность еще в университете, но все, что я делала в жизни до этого, готовило меня к решительному шагу. В течение года до поступления в колледж я смогла сделать для себя важные выводы. После развода с мамой мой отец переехал в Уорсинг, в большой дом, где в одном из флигелей была его квартира. Так случилось, что мать одной из моих подруг, Сара, работала бальзамировщицей в похоронном бюро, расположенном неподалеку от Уорсинга. Сара была тогда на седьмом месяце беременности, и ей нужен был человек, который помогал бы ей управляться с трупами и раздевать их. Все время просить о помощи директоров компании «Элвудс и сыновья» ей было неудобно – обычно они были заняты другими делами. Для меня это был поистине бесценный опыт. Я была молодая и сильная, и, кроме того, меня тянуло к такой работе. Я стала помощницей Сары, чтобы, помимо прочего, овладеть искусством бальзамирования.