Патриарх Филарет. Тень за троном

"Спорить о вере" послам было вообще запрещено: только крестившись, королевич мог стать царём. По остальным пунктам уступки были невелики. Так, креститься Владислав мог "где производит, не доходя Москвы", в свиту взять до 500 человек, жениться не обязательно на русской, но по совету с патриархом и боярами. Допускались новые переговоры о титуле, об открытии в Москве католического храма (хотя патриарх указал, что "в том будет многим людям сумнение, и скорбь великая, и печаль"), но о территориальных и иных существенных уступках было "и помыслить нельзя!"[98]

О том, что на русский престол может вступить только Владислав и лишь после принятия православия, Гермоген ласково, но непреклонно написал и Сигизмунду, и Владиславу[99]. От духовенства в послы был избран самый надёжный архиерей — митрополит Ростовский и Ярославский Филарет, пользовавшийся личной симпатией и полным довернем Гермогена. Когда патриарх в последний раз наставил и благословил посольство, "митрополит Филарет дал ему обет умереть за православную за христианскую веру". И действительно, в посольстве и в польском лагере Филарету пришлось столкнуться с многими кознями и предательством, нс раз рисковать жизнью, а затем изрядно пострадать в многолетнем плену.

В исторической литературе принято считать, что Филарета буквально выпихнули в это посольство из Москвы. Однако это не совсем так. На переговоры с поляками Филарета звал долг, не исполнить которого он не мог. Только на его твёрдость в вере и любви к Отечеству и отчасти на хитроумие князя Василия Васильевича Голицына мог положиться патриарх Гермоген, крайне озабоченный серьёзной угрозой православию и независимости страны. Не вина патриарха, что русское посольство было попросту отдано московскими боярами королю "в заклад". Сам гетман Жолкевский проследил, чтобы опаснейший для польских планов (каковы бы они ни были) человек был лишён возможности активно действовать в столице. Разумеется, желание нейтрализовать Филарета было облечено в приличную форму Никто-де из духовенства, утверждал гетман, не приличен для столь важного дела по достоинствам личным и родовитости, как митрополит Ростовский[100].

Значение Филарета подчеркивалось тем, что в наказе посольству от патриарха и бояр имя его стояло на первом месте. Вторым главой посольства был, как нетрудно догадаться, князь В.В. Голицын. Оба виднейших участника борьбы за московский престол были нейтрализованы. Полагаю, что жесткие требования к королевичу и его отцу, направленные на защиту православной веры и российского суверенитета (на которых настаивал патриарх Гермоген), были одобрены боярами не без злорадных предчувствий о судьбе обоих великих и полномочных послов.

Наивно считать, что Семибоярщина имела целью продать Отечество иноземцам. Просто бояре в большинстве своем готовы были поступиться весьма многим для устройства личных дел. Цена, которую должна была заплатить за это Россия, зависела прежде всего от запросов польской стороны. Но не только от них. "Твердый адамант" Филарет и гибкий дипломат В.В. Голицын оказались камнем преткновения на торной, казалось бы, дороге сговора бояр с королем Сигизмундом. Торить её, как обычно, когда речь идёт о государственной измене, начали в Москве, как только Великое посольство направилось к Смоленску.

Опасаясь сторонников укрепившегося в Калуге Лжедмитрия, бояре захотели ввести в город войска Жолкевского. Патриарх немедленно выступил перед боярами и "всеми людьми и начал им говорить с умилением и с великим запрещением, чтоб не пустить литву в город". Попытка открыть ворота была сделана, но бдительный монах ударил в набат, и народ зашумел так, что Жолкевский сам вступать в Москву расхотел, напомнив своим воинам о судьбе гостей Лжедмитрия I. Следующие дни прошли в препирательствах Жолкевского с его полковниками, а бояр — с патриархом. И гетман, опасавшийся конфликта с горожанами, и Гермоген не хотели введения иноземных полков в Москву. Поляки, особенно служившие раньше в Тушинском лагере, и многие бояре, включая Н.И. Романова, уверяли, что без сильного гарнизона "Москва изменит", пугали друг друга восстанием "черни". 11атриарх требовал от бояр выслушать его и даже угрожал, что явится во дворец "со всем народом", но, как и гетман, поддался на резонные аргументы.

Жолкевский выразил готовность следовать договору с боярами, выступив против Лжедмитрия хоть завтра, если московские полки будут подняты в поход. Гермогена, вместе с Жолкевским опасавшегося столкновений москвичей с поляками, убедил строгий устав, написанный гетманом для предотвращения буйств. Народ удалось успокоить, и в ночь на 21 сентября польско-литовское войско тихо заняло укрепления Москвы. Даже стрельцы, составлявшие обычно ядро всякого сильного возмущения, были польщены обходительностью и щедростью Жолкевского, вскоре завоевавшего даже личное расположение патриарха Гермогена.

С. Жолкевский. Неизвестный художник