Патриарх Никон

Это выводило из терпения его врагов, и вот, 7 июня 1663 года, Паисий, по наущению бояр, написал царю: «Если Никон виноват, то пусть извержется по определению собора; если невинен, то пусть возвратится на престол свой, лишь бы только кончилось как-нибудь это дело, потому что Московия стала позорищем для всей вселенной, где народы ждут конца этой трагикомедии. Носится слух, что Никон бежал, спасаясь от умысла на свою жизнь; этот слух пятнит священное величество ваше, бесславит сенат и народ московский».

Паисий заключает письмо советом отдать дело на суд константинопольского патриарха.

Но письмо это не склонило царя к решительному шагу.

Тогда бояре собрались у Стрешнева, чтобы обсудить, что делать.

Судили, рядили и не пришил ни к какому заключению. Вдруг является к ним боярин Боборыкин. Бледный и расстроенный, он опускается на топчан и говорит:

   — Наконец-то и я доигрался с Никоном... Он меня... про... проклял.

   — Как так, и за что? — восклицает несколько голосов.

   — Да все за рожь, которую сажали монастырские крестьяне!.. Пошёл со мною святейший на мировую... Я поставил ему шестьсот четвертей хлеба в счёт, а тот насчитывает сто шестьдесят семь... Прочитал сделку, подписанную мною, рассердился, разорвал её и воскликнул: «На ложное твоё челобитье денег не напастись, и не откупиться и всем монастырём»... Потом он, 26 июня, на литургии, после заамвонной молитвы, после молебна, читал царскую грамоту и произнёс проклятие...

   — И слышали люди твоё имя?

   — Не слышали...

   — Так ты прав. Государево-де дело, значит он царя и семейство его проклинал, — воскликнуло несколько голосов.

   — Я тотчас еду к царю, — крикнул Хитрово, — и доложу... Царя проклинать... да ведь такого примера в целом мире не было... Да его четвертовать мало.

   — Колесовать... язык вырвать... сжечь... доложить царю! — раздались голоса.

Хитрово побежал к государю.

Он не застал царя, тот находился в это время в тереме царицы, где он любовался сыном Феодором, у которого в это время резались зубы. Анна Петровна Хитрово, как няня Фёдора, показывала ему дитя, хвасталась его умом, хотя ему едва было год, и заставляя его показывать свои зубы. Счастливый родитель, жаждавший так второго сына, сидел радостен и его тешило, когда сынок схватит его за его прелестную русую бороду и теребит.

   — Да только ты, пострелёнок, потише, — говорит добродушно Алексей Михайлович, распутывая пальчики младенца из своей бороды, — а то, пожалуй, пока вырастешь да поумнеешь, я-то и без бороды буду.

В это время одна из стольниц доложила ему, что Хитрово просит царя в его комнату, так как у него-де важное дело.

С неудовольствием, что прервали его семейное счастье, Алексей Михайлович отправился в свой кабинет.

Хитрово, в ожидании царя, стоял у окна; он был бледен и встревожен.

«Каково-то царь примет принесённое им известие?» — думал он, и сердце невольно у него трепетало.

   — Потревожил ты меня, Богдан, не в пору, — сказал он. — Я любовался сынишком Фёдором... Молодец будет, коли вырастет.

   — Дай-то Господь Бог... Моя тётушка Анна Петровна уж как радеет об нём... уж как радеет... Одно лишь... кабы...

   — Что хочешь сказать?..

   — Чтобы часом какого ни на есть наговора, — произнёс Хитрово, как бы нехотя.

   — Аль ты что знаешь?.. Аль что случилось? — испугался царь.

   — Да, великий государь, оповестить тебя пришёл... Боярин Боборыкин супротив патриарха Никона... да с государевым делом...

   — Супротив Никона?.. Говори, не мучь...

Хитрово рассказал, как 26 июля патриарх вынес в церковь царскую жалованную грамоту монастыря, читал то место, где говорится о пожаловании обители вотчины Боборыкина, и как потом он будто проклял паря в следующих выражениях: «Да будут дни его малы, да будут сынове его сиры и жена его вдова».

   — Как, — воскликнул Алексей Михайлович, побледнев, — правда ли?.. Не могу верить, и за что такая кара? И не только мне но и моим детям, и моему двору. Боже мой! Боже мой!.. доподлинно сыскать... собрать собор думный! Да сейчас же...

Хитрово поторопился исполнить его волю: собрался собор святителей и бояр в Золотой палате.

Вышел к собору государь, сильно встревоженный, и передал ему о случившемся. Он со слезами, задыхающимся голосом сказал:

   — Пущай я грешен; но чем согрешили дети мои, царица и весь двор? Зачем над ними произносит клятву истребления[58].

Собор пришёл в негодование, а присутствовавший здесь же Паисий уверял царя, что такая клятва или проклятие не имеет силы и значения.

Религиозный царь, однако же, не поверил этому, и велено произвести следствие, на которое назначили: Паисия, архиепископа Иоасафа и архимандрита Богоявленского монастыря; а из светских: князя Одоевского, Родиона Стрешнева и Алмаза, — словом, всех врагов Никона.

Все они условились меж собою, если даже он и прав, то вывести его, во что бы то ни было, из терпения, чтобы усилить повод к его осуждению и к убеждению царя в необходимости собора.

18 июля они приехали в «Новый Иерусалим», в сопровождении стрельцов, под начальством Артамона Сергеевича Матвеева, стрелецкого головы.