Патриарх Никон

Ничего не зная, что натворили бояре в Москве казнокрадством, рублением рук и голов, тишайший наслаждался в Коломенском селе благорастворённым воздухом, псовою и соколиною охотою, а в этот день он, к всему этому, праздновал ещё день рождения шестой царевны Феодосии.

Дворец не был ещё в это время перестроен и не был ещё тем «восьмым чудом света», как назвал его в стихах своих, поднесённых царю, пиит борзый Симеон Полоцкий. Переделка его началась четыре года спустя после низложения Никона; но тем не менее дворец был велик и грандиозен, в чисто русском стиле, и не был ещё особенно стар, так как двадцать два года перед тем пересооружён царём Михаилом Феодоровичем. Село это лежало всего в 7 вёрстах от Москвы, на берегу Москвы-реки, и утопало в зелени фруктовых садов и рощ. Цари любили здесь проводить лето, тем более, что можно было заниматься и псовою, и соколиною охотою. Алексей Михайлович особенно любил это село и, удаляясь сюда, он забывал тяжёлые заботы, интриги и дрязги...

И теперь он был в духе. На праздник съехались не только родственники, но и другие бояре; даже тесть Илья Данилович, несмотря на опалу, был приглашён на праздник. Царь был в придворной церкви у обедни и, стоя у окна, усердно молился. Выглянув нечаянно в окно, он удивился: народ большою массою шёл во дворцовый двор: все были без шапок, но громко шумели, и в церковь долетали имена Ртищева и Милославского. Царь догадался, в чём дело, и стоявшим за ним боярам этим он приказал тотчас удалиться в покои царицы и там спрятаться, — так как терем считался для народа неприкосновенною святынею.

Царица, больная от родов, лежала в постели, как вдруг докладывают, что царь прислал её отца и Ртищева, чтобы она их спрятала у себя.

Тогда все боярские и царские хоромы строились затейливо, со сложной системою коридоров, потайных кабинетов и чуланчиков, и царица велела туда спрятать отца и Ртищева.

Но сама испугалась сильно; а весь терем заголосил, завыл, забегал, — точно боярынь режут и жгут.

Между тем шум народа, ворвавшегося в дворцовый двор, становился всё грознее и грознее, и толпа, приблизясь к крыльцу, требовала царя.

   — Идёмте к народу, нечего делать. Не дослушаю и обедни, — произнёс хладнокровно Алексей Михайлович и двинулся вперёд из церкви.

Бояре и родственники пошли за ним. Все были без оружия, так как, по обычаю, в церковь с оружием никто не смел входить.

Государь вышел на крыльцо.

Впереди всех стоял Лучко Жидкий и держал в шапке письмо.

Нижегородец Мартын Жедринский, стоявший здесь, взял это письмо и поднёс царю:

   — Изволь, великий государь, вычесть письмо перед миром, а изменников привесть перед себя...

   — Ступайте домой, — спокойно произнёс Алексей Михайлович, — а я, как только отойдёт обедня, поеду в Москву и в том деле учиню сыск и указ.

Гилевщики схватили его за платье и за пуговицы, и раздались голоса:

   — Чему верить?

   — Дай клятву...

.Алексей Михайлович улыбнулся и произнёс:

   — Клянусь Богом и даю вам в том руку...

Стоявший вблизи его гилевщик перебил с ним руку.

   — Теперь по домам! С Богом, — крикнул народ, весело бросившись в обратный путь.

Едва народ разбрёлся, как государь послал в Москву храброго князя Хованского водворить там порядок, а сам сел обедать, чтобы после трапезы с боярами и стрельцами ехать в Москву.

В Москве в это время гилевщики, направившиеся к дому купца Шорина, ворвались в хоромы и разграбили их.

Хозяина самого они не нашли — он успел уйти в Кремль и спрятался в доме боярина князя Черкасского, любимца Москвы.

Захватили они, однако ж, пятнадцатилетнего сына Шорина, пригрозили ему показывать, что его отец-де бежал в Польшу с боярскими грамотами. Между тем толпа всё более и более росла: день был хороший, не рабочий по случаю рождения царевны, и народу высыпало к дому Шорина видимо-невидимо. И вот, когда эта многочисленная толпа собиралась двинуться в с.Коломенское, не столько ради мятежа, как поглядеть в праздник на своего батюшку-царя, да подышать в селении свежим воздухом, — появился князь Хованский.

Он обратился к гилевщикам и уговаривал их разойтись, объявляя, что государь, как только пообедает, двинется в Москву творить суд над преступниками.

В ответ ему из толпы закричали:

   — Ты, боярин, человек добрый, и службы твоей к царю против польского короля много. Нам до тебя дела нет, но пусть царь выдаст головою изменников бояр, которых мы просим.

Хованский поскакал обратно в Коломенское село, и вслед за ним двинулся народ.

Гилевщиков было не более двухсот человек, и то они не имели оружия, — у некоторых виднелись только палки в руках; остальная почти десятитысячная масса состояла из лиц разного сословия и звания: были даже дети и женщины.

Всё это двигалось, в виде прогулки, поглазеть, полюбопытствовать.