Патриарх Никон

   — Да что такое случилось? — встревожился государь.

   — Вот уже четвёртый год... прости мне Господи мои согрешения... Никон ежечасно мертвецки пьян... ругается святым иконам... в церковь не ходит... разные ругательства произносит на тебя, великий государь, да на меня, на церковь святую... Говорит с бесами, демонами... Бредит видениями... Ругает свои исправленные книги и называет их еретическими... Как же его привести в подмосковную обитель?.. Себе и церкви на срамоту. Одёжи и обуви не хочет носить, босой да полуголый ходит.

   — Пошли ему, святейший, от меня и обувь, и одёжу — он и носить будет... Сказать, что то воля моя... Да бают, что некому там и приглядеть за ним, так послать к нему Ивана Шушеру да Ольшевского: благо они челом бьют послать их к святейшему старцу.

Закусил губы патриарх Иоаким и вынужден был исполнить приказ царя.

Весною 1681 года прибыли в Кириллов монастырь Шушера и Ольшевский.

Первое свидание их было трогательно: это были бесконечные лобзания, объятия и беседы. Служки привезли ему от царя гостинцы, одежду и обувь. Перевели святейшего в другую, более просторную келию и разрешили гулять по монастырскому саду. Но ноги отказывались ему служить, притом воздух действовал на него одуряющим образом, и голова у него кружилась и болела. Да и постарел он, волосы на голове и в бороде его совсем поседели, исхудал он и сделался скелетом, а на лице кожа даже потемнела.

Вид он имел ещё более величественный, чем прежде, да силы его оставили: многолетние страдания сломили его могучую природу.

Начали Никона вновь посещать в Кирилловом монастыре жители городов, монахи и монахини.

Никон принимал всех любовно, лечил, благословлял, ко всем был добр, но Кирилловскому монастырю не мог простить причинённых ему обид и мучений. Душа его рвалась отсюда в «Новый Иерусалим», в его рай, о котором он так давно плачет и горюет.

   — Альбо то можно, — говорил часто Ольшевский, — так да с патриархом поступать... Джелебы то можно, я бы всех монахов утопил... Надея на Бога, нас домой в «Новый Иерусалим» отпустят... Ты, святейший, только отпиши туда, а мы Шушеру туда пошлём... Будем мы с тобою, патриарх, ещё там архиерейску службу править...

И вот под таким впечатлением пишет Никон вновь в «Новый Иерусалим»:

«Попросите, братия, ещё обо мне царя. Умираю я, не попомните моей прежней грубости, пожалейте старика».

Грамоту эту отвозит Шушера в «Новый Иерусалим», и оттуда отправляется вновь посол, но уже не к царю, а к царевне Татьяне Михайловне.

Посол рассказывает всю подноготную царевне.

Татьяна Михайловна приходит в страшное негодование и бежит к царевне Софье.

   — Соня, нас бесчестно обманывал патриарх Иоаким, — говорит она, едва переводя дыхание от волнения. — Ведь патриарха Никона он держал четыре года в заточении на одних щах да каше и ржаном хлебе, никого к нему не допускал, в церковь Божью не пущал, без одежды и обуви содержал в келье... Это безбожно, бесчеловечно... Идём к царю.

   — Как? Да мне патриарх всегда сказывал, что Никон во всяком удовольствии живёт... Пойдём к брату, пущай сыск учинит... Пущай не верит патриарху.

Обе побежали к царю.

Фёдор Алексеевич сильно встревожился, увидев тётушку и сестрицу гневными и взволнованными: нервный и впечатлительный, он почувствовал даже сильное сердцебиение.

   — Что случилось? — спросил он испуганно, воображая, что не приключилась ли какая-нибудь беда и со второю его женою, на которой он недавно лишь женился.

Царевны рассказали ему о бывшем заточении Никона.

   — Теперь понимаю, — вздохнул царь, — зачем патриарху Иоакиму понадобилось перевести его в Кирилловский монастырь... Да и пьянство Никона, вижу я, — поклёп.

   — Так ты, племянничек, и вели перевести его в «Новый Иерусалим», — обрадовалась царевна Татьяна Михайловна.

   — Да как же без патриаршего благословения?.. — недоумевал юный государь.

   — Так, братец, покличь его и поговори с ним — обняв и поцеловав его, проговорила царевна Софья.

   — Уж вы, тётушка и сестрица, лучше сами позовите его, да и уговорите... А я велю царских лошадей и кареты отослать за святейшим в Ярославль.

Царевны поцеловали его и ушли в терем. Они послали за патриархом Иоакимом. Иоаким явился в терем, воображая, что они желают духовной беседы с ним.

Когда он вошёл в приёмную царевны Татьяны Михайловны, он застал там царевну Софью.

Царевны подошли к его благословению и посадили его на почётное место на диване, под образа.

   — Прости, святейший, — начала царевна Софья, — что мы с тётушкой Татьяною потребовали тебя... У нас великая к тебе челобитня.

   — Повеление царевен для меня указ, — опустив скромно глаза и положив руки на животик, произнёс патриарх.

   — Бьём мы челом: монастырь «Новый Иерусалим» и Воскресенская церковь приходит в запустение.

   — Приходит он в запустение, — поднял набожно глаза к небу Иоаким, — ибо восточные патриархи, на соборе 1666 года, осудили и название «Новый Иерусалим», и строителей его: Никона и Аарона. Где нет благословения святителей, там и благодати нет.