Патриарх Никон

И твёрдыми шагами патриарх вышел из кельи, в сопровождении послов спустился во двор и здесь остановился, поглядел на монастырь, на храм, перекрестился и сказал:

   — Не хочу я видеть братию, но я прощаю их и благословляю... Передать им, что одною верою да молитвою не спасёшься, а нужны и добрые дела: пущай сердца свои смягчат — вера без дел мертва есть.

Он направился к пристани; придя туда, он пошёл прямо на струг и, перекрестясь, прошептал:

   — Господи, помилуй и спаси люди твоя.

Час спустя струг, несомый течением Шексны и парусом, потянулся к Волге.

Весть о том, что Никон возвращён и поедет водою до Ярославля, быстро разнеслась по городам и сёлам, и тысячи народа в лодках и на берегу ожидали его с жёнами и детьми для получения его благословения. Духовенство же с хоругвями, крестами и иконами выходило тоже на берег и пело: «исполла эти деспота», «достойно» и «многая лета».

В местах, где они останавливались, народ падал ниц, плакал, целовал его руки, платье и след его ног.

Любовь народная сильно тронула его, и он понял тогда, почему Стенька Разин именем его поднял всё Поволжье.

По Волге было тоже, что по Шексне: шёл струг вверх волоком, и это дало возможность народу ещё больше выказать свою любовь.

Огромные толпы встречали и провожали его, а для смены волока явились люди с лошадьми.

Так тянулись они почти до самого Ярославля, где Никон должен был пересесть в царские экипажи и ехать на Владимир.

Но в шести вёрстах от Ярославля он почувствовал сильное утомление и слабость.

Пришлось послать в находившийся вблизи монастырь за лошадьми и экипажем.

В обители игумен со всей братией встретил его с крестом и образами у ворот.

Когда Никон прикладывался к кресту и к иконам, один из монахов отделился от братии и бросился к нему, к ногам.

   — Кто ты? — спросил его Никон.

   — Я бывший архимандрит Сергий, который не дал тебе говорить к народу при отвозе тебя из Чудова монастыря в земскую избу... Бог меня покарал — я в ссылке уж многие годы в этом монастыре... и горько оплакивал я мой грех перед тобою.

Да простит тебя Господь Бог, как я прощаю, — кротко произнёс Никон.

Отдохнув здесь недолго, святейший велел себя везти в Ярославль.

Всё ярославское духовенство, все горожане от мала до велика и множество народа с окрестностей явились поклониться святейшему. Духовенство встретило его с крестами и хоругвями, и когда со струга он начал благословлять народ, все пали ниц и пели «многая лета».

Народ плакал, целовал его руки и одежду.

Здесь он сел в колымагу, и народ поволок его за город, но недалеко от Ярославля, на небольшой речонке[126], патриарх возжелал, чтобы запрягли лошадей из боязни утомить народ.

Колымагу остановили, он просил высадить его на берег речки.

Разостлали там ковёр и на руках снесли его туда из экипажа.

Он сел на ковёр, вдохнул в себя свежий летний воздух и обратился к сопутствовавшим его.

   — Как хорош, — произнёс он восторженно, — Божий мир... и жить бы людям в любви и согласии, а они грызут, заедают друг друга, как будто нет места для всех на земле... Льётся кровь братская и в войнах, и на плахах, и в застенках... Льётся она не ручьями, а реками... Отчего, Боже, такое проклятие на людей?.. Пути твои неисповедимы...

Он умолк, набожно глядел на небо и шептал какую-то молитву.

Но вот лошадей запрягли, взяли под руки святейшего, чтобы повести его в колымагу. Раздался вдали благовест к вечерне из Ярославля.

Никон остановился и перекрестился.

   — Поскорей... поскорей... там меня ждут...

При последнем слове он начал поправлять платье, благословил народ, потом сложил руки на груди и... отошёл в вечность!

Народ пал на колени, молясь, крестясь и громко рыдая.

Свершилось это 17 августа 1681 года, на 76 году его славной и многострадальной жизни.

Вечная ему память!

XLVI ПОХОРОНЫ НИКОНА

Пять дней спустя в Москве разнеслась весть о смерти Никона, и дьякон Успенского собора, детей которого благословил тот в последнее его посещение этой церкви, услышав об этом на патриаршем дворе, побежал к царь-колоколу, висевшему тогда в особой колокольне у собора, и ударил в него с погребальным перезвоном.

По обычаю, это совершалось только во время смерти царя и патриарха.

Все московские сорок сороков подхватили печальный перезвон, и белокаменная столица поднялась на ноги.

Узнав о смерти Никона, столица облеклась в чёрную одежду, и народ устремился в церкви ставить свечи и служить панихиду. В народе и в частных домах слышались рыдания, а царский двор облёкся в печальные одежды — в придворной церкви царь с семьёю своею слушали тоже панихиды.

Возник вопрос, где и как хоронить его.

По обычаю, патриархи хоронились в Успенском соборе. Но похоронить его здесь — значило признать собор, низложивший его, недействительным, а его — патриархом; патриарха же Иоакима — похитителем патриаршего престола.

При печали же, скорби и возбуждении народа, если бы его привезли в Москву, могло бы тоже случиться нечто печальное для патриарха Иоакима.

Судили, рядили и решили похоронить его в «Новом Иерусалиме», как строителя монастыря, тем более что на это была его воля.

Но кому хоронить и как?