Патриарх Никон

Всю дорогу боярыня молчала, не разговаривала с тремя стрельцами, сопровождавшими её, отвернувшись, смотрела на снежную пустыню, не кончающуюся на протяжении всей дороги. Проезжали города, деревни, и никто здесь не выходил, как в Москве, встречать страдалицу за веру, никого не интересовала её судьба. Мелкие встречные равнодушно следили за двумя санями, ползущими друг за другом.

Наконец, сани притормозили, раздался скрип ворот, крики, лай собак и сани въехали в острог.

Морозова, разминая затёкшие ноги, вышла из саней. Со всех сторон высились высокие, сверху заострённые светлые брёвна стены, посреди стоял маленький светлый сруб для стражи. В центре двора возвышался низкий, как у колодца, сруб, поставленный над ямой.

И, увидев всё это, сердце у Морозовой сжалось от тоскливого предчувствия. Она так много настрадалась в дороге, так много передумала во время пути, что прискачи сейчас гонец из Москвы и снова привези он послание от государя — не сомневаясь, отошла бы боярыня от старого благочестия, приняла бы старые почести.

Подведя её к срубу, стражник откинул дверцу и, подталкивая Морозову к лазу, заставил её спуститься вниз по лестнице. Как только она опустилась на землю, лестница сразу была вытащена, дверца захлопнута, и теперь свет едва пробивался в яму сквозь узкое, как бойница, окошко.

В яме было темно и душно, и Морозова, не зная, что делать, стояла прямо под дверцей, на том месте, где только что находилась лестница.

Постепенно глаза привыкали к темноте, и она различила возле стены несколько неясных фигур.

   — Кто здесь? — спросила Морозова.

   — Люди Божии, — ответил ей знакомый голос, и Морозова вздрогнула: — Устина, ты?

   — Матушка! — закричала Устина, и девушка, вскочив с топчана, подбежала к Морозовой.

Вслед за ней поднимались ещё две женщины, и сквозь слёзы, всхлипывания боярыня поняла, что здесь уже неделю томятся её сестра, Данилова и инокиня Устина.

Так началась новая жизнь опальной боярыни.

Как ни страшно было сидеть в яме, но наладилась жизнь и здесь. Вскоре женщины перешли на монастырский уклад жизни — долгие молитвы, песнопения, чтения Псалтыри.

Во время отдыха Мария Данилова, много побывавшая в святых местах, странствовавшая по Руси, рассказывала узницам об увиденном.

Женщины, напряжённо слушая её, вздыхали — Бог весть, удастся ли самим повидать всю эту красоту.

Среди стражи нашлись последователи Аввакума, и вскоре узницы смогли получать послания от ссыльного протопопа, в которых он поддерживал женщин и старался духовно их утешить. Дождавшись дня, когда свет слабо пробивался в яму, они снова и снова перечитывали письма.

Стали поступать из города и передачи — постепенно место заключения Морозовой и её подвижниц узнали, и в Боровск стали наведываться московские староверы.

Стража, сперва строго обращавшаяся с женщина, помягчела — муж Даниловой, Акинф, теперь узнавал, кто будет послан для ревизии из Москвы в Боровск, зазывал к себе очередного сотника, поил, угощал, обдаривал подарками, передавал подарки и деньги для стражи.

Всё шло благополучно.

Они так свыклись со своим существованием, что перестали даже таиться — теперь уже громче, чем обычно, молились, громче пели, не прятали книг старой печати и маленьких, специально писанных для удобного хранения образов.

XXVII

Однажды на рассвете они были разбужены криками сверху, стуканьем открываемого лаза и шумом опускаемой сверху лестницы.

Вскочив, женщины смотрели, как по лестнице неуклюже спускается худощавый, маленький подьячий.

Добравшись до конца лестницы, он спрыгнул на землю и закричал:

   — Дай сюда свету!

Но стрельцы намеренно не спешили, мешкали, чтобы узницы успели спрятать то, что было запрещено держать им в яме.

   — Что, нет огня в Боровске? — бешено закричал подьячий. — Вот подождите, разожгу я вам огонёк!

Наконец, два стрельца осторожно спустились в яму с пуками горящих лучин.

Подьячий, выхватив лучины, высоко задрал их над головой и недоверчиво оглядел своими маленькими рысьими глазами узниц.

   — Что вы тут делаете? — громко закричал он.

   — Что могут делать узницы? — ответила Морозова. — Молимся Господу Богу.

   — Знаем мы, как вы молитесь! — ещё громче закричал подьячий и быстро подошёл к стене, на которой висело несколько икон. Внизу на полке лежали молитвенники и псалтырь старой печати, уже запрещённые к употреблению. Полистав книги, подьячий зло взглянул на Морозову и передал иконы и книги стражникам.

   — Кто носил сюда непотребное? — вдруг спросил он у стрельцов, а затем, быстро обернувшись, недоверчиво посмотрел на растерявшихся женщин.

Стрельцы молчали.

   — Кто допускал приходящих? Как послания Аввакума сюда доходили?

Он рассматривал яму, узниц, стрельцов, и лицо его краснело от гнева и злости.

На следующий же день стрельцы были сменены, а вскоре из Москвы был прислан новый караул. Как ни старались узницы разговорить новых стражников, они оставались молчаливыми и только зло поглядывали на Морозову и её подвижниц.

Так прошло ещё полгода, и никто из них не знал, что же ожидает всех впереди.

XXVIII