Патриарх Никон и царь Алексей Михайлович

Все объясняется, с одной стороны, тем обстоятельством, что разные греческие иерархи и лично и письменно обращались в Москву в качестве просителей милостыни, и, желая получить ее от московского правительства как можно больше, старались, как и всякие просители — милостынесобиратели, всячески угодить и понравиться своим благодетелям, ради чего и говорили по их адресу только одни приетные для русских вещи, старались восхвалить и подчеркнуть их высокие христианские качества и всякие добродетели, чтобы расположить русских к нескудной милостыне своим страждущий, единоверцам. С другой стороны, когда греческие иерархи, являясь в Москву, всячески хвалили русское благочестие, говорили, что теперь только в московском царстве вполне процветает истинное благочестие; то этим они вовсе не хотели сказать того, как это думали русские патриоты, что у греков истинная вера и благочестие уже замутились, не сохранились во всей полноте и чистоте, а только то, что положение православия на Москве во всех отношениях находится в таких благоприятных условиях, в каких оно уже не находится у греков, порабощенных турками. На Москве православие может проявлять себя без всякой помехи во всей своей силе и мощи, не только с внутренней стороны, но и с внешней, — русские на началах православие могут построить всю свою частную и общественную жизнь и деятельность, могут придать внешним проявлениям православия всякий блеск и всю полноту и ширину церковного величие, чего не может быть у греков, находящихся под турецким игом. Но это сознание вовсе не означало, чтобы греки при звали по существу, по внутренним, так сказать, качествам русское благочестие в какой-либо отношении высшим и совершеннейшим чем тогдашнее греческое; им и в голову конечно не приходило признавать, чтобы полное и совершеннейшее православие и благочестие теперь сохранилось только у русских, а не у греков. В этом отношении греки думали как раз обратное русским. Даже о характере благочестия выдвигающегося русского церковного реформатора — грекофила Никона, константинопольский патриарх и собор, как мы видели, составил, на основании вопросов Никона к константинопольскому патриарху Паисию, не особенно высокое представление.

Таким образом противники церковной реформы Никона, когда им пришлось точно и определенно формулировать свои воззрение на современных греков, создать и прочно обосновать свои взгляды на отступление греков от истинного православия, — оказались не на высоте предстоящей им задачи. Они решали вопрос очень поверхностно, разноречиво и даже противоречиво и, в большинства, очень несогласно с историческою действительностию, которую они или плохо знали, или не умели ею пользоваться как следует. Но если все, сообщаемое ими об отпадении греков от православья, освободить от разных противоречий и несообразностей, встречающихся у отдельных писателей, а их руководящая мысли привести в порядок; то получится следующая теория отступления греков от православия, созданная первыми церковными противниками Никона:

а)Уже древние греки очень падки были на всякие ереси, — у них, с древнейших времен, много было еретиков; царей, патриархов, архиереев и других лиц всяких общественных рангов и положений. В этом отношении даже древние греки представляют полную противоположность русским, у которых никогда не было еретичествующих царей и архиереев.

б)Греки, еще задолго до завоевания Константинополя турками, были уже народом нравственно глубоко испорченным и развращенным. Даже в чисто церковной жизни у них господствовали очень крупные пороки: сребролюбие, симония и т. под.

в)На такой, уже растленной раннейшими ересями и по роками почве, легко было возникнуть флорентийской унии, когда греки, в лице своих высших светских (царя) и духовных представителей (патриарха и большинства бывших на флорентийском соборе греческих иерархов) отступились от родного православие и соединилисьс латинами.

г)Правда флорентийская уния с самого начала не была принята большинством греческого народа, а потом совсем отвергнута всею греческою церковию, но она уже сделала в православной греческой среде свое злое дело.Латинство, как тонкий яд, незаметно стало приникать во все поры греческой церковной жизни, постепенно отравлять ее и переделывать на свой лад. К тому же у латинян явились два могучая орудия для воздействия на греков, — печать и школа, эти два канала, которые непрерывно изливали в греческую православную среду струи латинского отравляющего учения, что и повело к появлению в греческой церковной практике и в самом вероучении различных латинских новшеств.