Патриарх Никон. Том 1

Недалеко от Москвы, в прекрасной местности, он выстроил Андреевский монастырь, вызвал сюда из малороссийских монастырей тридцать образованных монахов, в обязанности которых было учить всех желающих славянской и греческой грамматике, риторике и философии; кроме того, они обязаны были заниматься переводами.

Это был первообраз университета, а между тем в народе это было понято за еретичество, и благовещенскому протопопу, царскому духовнику, стали наговаривать и на Ртищева и на Морозова.

Вообще имя последнего сделалось ненавистно; во многих местах России оно вызвало мятежи или, как тогда их называли, гили. Но самые серьезные из них были в Пскове и Новгороде: кроме воевод пострадали в обоих митрополиты: в первом Макарий, во втором Никон.

Неудовольствие народа было не столько возбуждено этими святителями и воеводами, как всеми тогдашними порядками, а правительство московское было крайне слабо и боязливо, в особенности после сделанных уступок черни в Москве.

Пример, вообще, заразителен, и безнаказанность в Москве, обнаруженная в отношении убийц Плещеева, Чистова и Траханиотова, не могла не вызвать самоуправства в областях, и народ в этом случае шел вовсе не против царя, а во имя его интересов.

Царь, говорили в провинции, молод, и бояре его обманывают и продают нас немцам.

Это был девиз мятежников.

При таких обстоятельствах Никон торжественно въехал в Новгород; встретил его в Софийском соборе воевода князь Федор Андреевич Хилков со всем духовенством, народом и сотенными головами.

Митрополит сказал слово, в котором он призывал всех исполнять свой долг, причем он объявил, что он для всех одинаково будет доступен и что каждый найдет в нем заступника и защитника.

После того митрополит с крестами и хоругвями препровожден из собора на митрополичий двор.

Так водворился Никон в Новгороде и, исполняя высокое свое назначение, взялся с обычною энергией за устроение своей паствы.

На другой же день он сидел уж в своей рабочей комнате и вел такой разговор с митрополичьим казначеем, старцем Никандром.

– Отец Никандр, – говорил он, – так в митрополичьей казне ничего нет? Медной деньги нетути?

– Нет, святейший архипастырь, да откуда им и взяться? Предшественник все-то дело судное отдал приказному Ивану Жеглову, а дело вотчинное и поместное да разное иное, мытное и неокладное – детям боярским Макару и Федору Негодяевым. Делали они обиды всяческие челобитчикам, а приказный Жеглов – тот и попов и протопопов ставил, кто, значит, больше даст.

Ужаснулся Никон и велел их привести к себе.

– Где, Ванька, казна митрополита? – спросил Никон строго.

– Не могим знать, на то казначей митрополичий – он и голова всему.

– Но деньги собирал ты.

– Нет, не собирал, а коли принесут дар, то и Бог велел брать, всяк дар совершен, – начал было он.

– Не богохульствуй, всуе не употребляй Его имя, хищник… Ставил ты во попы и протопопы.

– Не я ставил, а преосвященнейший Аффоний.

– Без посул ты не ставил?

– Посул не брал, а дары, отчего же, и сам Бог велел.

– Я донесу об этом царю.

– Знаем мы сами, что у царя и у короля в палатах творится – все едино, что и у нас, – возразил дерзко Жеглов.

– Покайся, – произнес сдержанно Никон, – еще время есть. Вершил ты дела без сыска, пытал челобитчиков, держал колодников в заточенье по году и, более того, грабил митрополичью казну – тебе плахи мало… Но, говорю, покайся, и все простится тебе, – только возврати награбленное, утри слезы вдов и сирот[13], которых обобрал ты.

– Ничего не ведаю и не знаю – все один поклеп, святейший архипастырь.

Это нахальство вывело Никона из терпения – он засвистал в свисток, заменявший тогда колокольчик.

Вошел служка.

– Позови дьяка! – крикнул он.

– Дьяк ждет в передней, да там же боярские дети Негодяевы.

– Пущай все зайдут сюда.

Требуемые лица появились.

Никон с минуту помолчал и потом обратился к Негодяевым:

– Вместо келаря вы, кажись, заведовали монастырскими землями.

– Не мы, а митрополит Аффоний, – возразил Макар Негодяев.

– Как не вы? Вы ездили по деревням, собирали дань и оброк, угодья и пустоши сдавали гостям и мужикам, где же деньги?

– Сдавали мы, – отвечал другой Негодяев, Федор, – все митрополиту.

– Отчего вы не сдавали все это казначею Никандру?

– На то не было приказу митрополичьего.

– Крестьяне черных земель[14] приносят челобитные, что их-де обирают, земли от них отнимают, скотину и иную живность отбирают, подати правят без меры.

– Один лишь поклеп, святейший архипастырь.

– Без вины, – продолжал Никон, – на правеж[15] ставят.

– Все единый поклеп, – стояли на своем Негодяевы.

– Покайтесь, и я прощу вас, – обратился к ним и к Жеглову Никон.

– Не в чем и каяться – на исповеди были у духовного отца: согрешения наши он простил, мы приобщались, неча дважды каяться: разбойник на кресте, да и тот покаялся единожды, – пустился в рассуждения Жеглов.

– Дьяк, – сказал тогда Никон, – посади в темницу их до царского указа и сыска.

Жеглов и Негодяевы с мнимым смирением и покорностью последовали за дьяком.

В это время на базарной площади совершалось другое. Приехал из Швеции новгородский купец Никитин и начал к народу речь: