Патриархальный город

— Тогда я счастлив. Мы оба не потеряли времени даром… Книги я пришлю завтра. Почему завтра?.. Не только потому, что не хочу обременять вас ношей. Я хотел бы завернуть их для вас сам, своими руками.

Скрупулезная, предусмотрительная заботливость книжного чудака…

В маленькой прихожей Иордэкел Пэун хотел подать ему пальто. Собрался проводить до калитки. Тудор Стоенеску-Стоян воспротивился этому самым энергичным образом.

— Вы простудитесь, господин Иордэкел. Неужели вам хочется, чтобы меня замучила совесть?..

Ему не терпелось поскорей оказаться за дверьми, наедине с великой решимостью, созревшей в душе.

С порога он еще раз окинул взглядом комнату, полки со старинными фолиантами, стол, заваленный грамотами, книгами, листками с заметками, под теплым мягким светом лампы с матовым шаром — это покойное и гостеприимное прибежище души незапятнанной, честной, примиренной с собою, поистине образцовой, которая не знает тайных и постыдных срывов. Неужели и в этом городе он не обретет права на такую же светлую старость?

— Доброй ночи…

— Доброй ночи! А что касается Кэлимана — я в любое время готов помочь вам документами, еще неизвестными историкам. Вы ведь поняли, что я не только миротворец и третейский судья в ссорах, затеваемых госпожой Кристиной Мадольской!..

Стояла ясная звездная ночь. В холодном воздухе гулко отдавался каждый звук.

Тудор Стоенеску-Стоян шагал, подгоняемый нетерпением и решимостью. В сердце, в висках, в каждой жилке отдавался трепет радостного волнения, зажженного в крови, возможно, не без участия тех трех стаканчиков крепкого ароматного напитка… Да, он искупит все эти подленькие уловки. Возместит все. Как все стало просто и ясно! Он и в самом деле напишет этот цикл исторических романов, которые выдумал только из мелочного тщеславия, напишет потому, что нашлись люди, которые в него поверили. Вот оно, избавление, на которое он не мог и надеяться! Завтра, прямо завтра он и начнет…

Шаги звонко отбивали ритм эпических фраз среди гулкой звездной ночи. До чего все просто и хорошо! Письменный стол, стопа белой бумаги и вера в себя, в новый смысл жизни, которая вчера еще была так пуста!

Глава IV КАКИХ ТОЛЬКО МУЧЕНИЙ НЕ БЫВАЕТ НА СВЕТЕ

Отвратительно!

Тудор Стоенеску-Стоян вывел это слово в правом углу страницы, скомкал ее и бросил в корзину.

Под ней уже ждала своей очереди следующая.

С упорством прилежного школяра, решившего довести работу до конца, несмотря на слипающиеся от усталости веки и на бесчисленные соблазны, отвлекающие внимание, он в двенадцатый раз принялся излагать двенадцатый вариант все тех же трех строк. Изменил порядок прилагательных; легкомысленный неологизм заменил синонимичным архаизмом; нашел для фразы, как ему показалось, подобающий ритм, прежде от него ускользавший. И в самом конце третьей строки споткнулся в двенадцатый раз.

Медленно, вслух перечел результат своих трудов.

Прилагательные отворачивались друг от друга, обиженные неподходящим соседством. Архаизм коченел на середине второй строки, словно пращур-гет в косматой меховой шапке и овчинном кожухе на посольском приеме в окружении фрачных пар и декольтированных вечерних платьев с жемчужными ожерельями. Мелодический рисунок фразы напоминал скрежет кобзы.

Тудор Стоенеску-Стоян, на этот раз в другом углу страницы, добросовестно вывел слово за словом, последовательно увеличивая число восклицательных знаков:

Отвратительно! Отвратительно!! Отвратительно!!!

Полет скатанной в шарик страницы не отличался, однако, той легкостью и изяществом, с какой в парке Мот летят кольца на шею целлулоидной утки.

Запущенный, словно адский метательный снаряд, шарик шлепнулся на дно корзины рядом с остальными одиннадцатью вполне безобидными комочками. Ни один не взорвался! Ничего ужасного не произошло.

На письменном столе поджидал следующий белый лист.

А под ним — еще двадцать семь четвертушек, сложенных пачками по десять штук и вот уже час прилежно разглаживаемых по сгибам плоским разрезным ножом из слоновой кости, — что повторялось уже целую неделю с монотонной регулярностью, всякий раз с одной и той же развязкой.

Тудор Стоенеску-Стоян загодя надписал в углу чистой страницы мощное Отвратительно! Подмахнул росчерк, достойный зависти переписчиков из судебной канцелярии, где его покойный родитель достиг к концу своей жизни должности первого секретаря. Закурил марочную сигарету R.M.S. и позволил себе более продолжительную передышку, со смирением человека, который пока еще не израсходовал запас табака и терпения.

Он удовлетворенно полюбовался каллиграфией заранее известного приговора с росчерком, украсившим фронтиспис неначатой страницы, словно государственный флаг, вывешенный на мансарде дома накануне торжества.

Хотя бы в этом он преуспел!