Патрик Мелроуз. Книга 1 (сборник)

Она прошла сквозь сумрачную кухню и поднялась по узкой лестнице в спальню. Впервые с самого утра предоставленная самой себе, Анна захотела принять ванну. Виктор обожал нежиться в ванне, подкручивая кран большим пальцем ноги, и очень сердился, если горячей воды в баке не хватало для этой важной церемонии. А если принять ванну сейчас, то можно будет спокойно почитать перед ужином.

На самом верху стопки книг на прикроватной тумбочке лежал «Прощай, Берлин»{37}; было бы гораздо интереснее перечитать этот роман, чем погружаться в мрачные жизнеописания цезарей. Мысли о предвоенном Берлине напомнили Анне ее собственное замечание о душевых в Освенциме. Неужели и она переняла английскую привычку шутить по любому поводу? Все лето она истощала душевные силы ради того, чтобы поддерживать разговоры о пустяках. Ее постепенно развращали и утонченная, томная английская манера вести беседу, и привычка оборачивать свои слова предохранительной пленкой иронии, и страх показаться занудой, и утомительные способы всего этого избежать.

Кроме того, она устала и от противоречивого отношения Виктора к этим чисто английским ценностям. Сейчас трудно было сказать, кто он: двойной агент, серьезный мыслитель, притворяющийся перед королями горы, к которым с натяжкой можно было отнести и Мелроузов, что его восхищает непринужденная никчемность их существования. А может быть, он и вовсе тройной агент, который усиленно делает вид, что его не соблазняет возможность прикоснуться хотя бы к краешку этой жизни.

Анна с вызовом взяла с тумбочки «Прощай, Берлин» и направилась в ванную.

Солнце скрылось за крышей высокого узкого дома. За столом под платаном Виктор надел свитер. Бесформенное одеяние придавало ему уверенности в себе. Из дома слышалось журчание воды – Анна принимала ванну. Тонким неразборчивым почерком Виктор написал предложение. Потом еще одно.

10

Дэвид вознаградил себя ценнейшим произведением искусства, зато Элинор досталась самая просторная спальня, в дальнем конце коридора. Шторы там были задернуты весь день, чтобы от яркого солнечного света не выцвели изящные итальянские гравюры на стенах.

Патрик замер в дверях материнской спальни, дожидаясь, когда его заметят. В сумраке комната казалась еще больше, особенно когда сквозняк колыхал шторы, а по стенам метались длинные тени. За письменным столом, спиной к Патрику, Элинор выписывала чек для своей любимой благотворительной организации, Фонда защиты детей. Она заметила сына, лишь когда он подошел к креслу.

– Привет, солнышко, – сказала она ласково, но отстраненно, как в междугороднем телефонном разговоре. – Что ты сегодня делал?

– Ничего, – потупившись, ответил Патрик.

– Вы с папой ходили гулять? – с отчаянием спросила Элинор, чувствуя какую-то ущербность в своих вопросах и страшась услышать односложный ответ.

Патрик помотал головой. За окном раскачивалась ветка, над карнизом трепетали тени листвы. Шторы чуть взметнулись и опали, как усталые легкие. Где-то в коридоре хлопнула дверь. Патрик рассматривал мамин письменный стол, усыпанный письмами, конвертами, скрепками, резинками, карандашами и множеством чековых книжек разных цветов. Рядом с пепельницей, полной окурков, стоял пустой бокал для шампанского.

– Отнести бокал на кухню? – спросил Патрик.

– Какой заботливый мальчик! – восторженно воскликнула Элинор. – Да, отнеси на кухню, отдай Иветте. Очень мило с твоей стороны.

Патрик серьезно кивнул и взял бокал. К восхищению Элинор, ребенок вырос вполне приличным. Наверное, это заложено с рождения, одни вырастают так, а другие иначе, и главное – не особо вмешиваться.

– Спасибо, солнышко, – сипло сказала она, не зная, что еще сделать, и смотрела, как он идет к двери, крепко зажав ножку бокала в правом кулаке.

По пути на кухню Патрик услышал в конце коридора голоса отца и Николаса. Внезапно испугавшись, что упадет с лестницы, он начал спускаться как в детстве, когда был совсем маленьким: твердо ставил на ступеньку сначала одну ногу, а потом другую. Надо было торопиться, чтобы не встретиться с отцом, но если торопиться, то легко упасть.

– Спросим его за ужином, – сказал отец Николасу. – Он наверняка согласится.

Патрик замер. Они говорили о нем. Его заставят согласиться. Объятый ужасом и стыдом, он изо всех сил сжал ножку бокала, взглянул на картину над лестницей и представил, как тяжелая рама летит по воздуху и врезается острым углом прямо в отцовскую грудь, а еще одна картина со свистом проносится по коридору и сносит голову Николасу.

– Ладно, через час-другой увидимся в столовой, – сказал Николас.

– Договорились, – ответил отец.

Патрик услышал, как хлопнула дверь спальни Николаса, а по коридору зазвучали отцовские шаги. Куда шел отец – к себе в спальню или вниз? Патрик хотел шевельнуться, но снова не смог. Шаги замерли, и у него перехватило дух.

В коридоре Дэвид не мог решить, что лучше: заглянуть к Элинор, поскольку он всегда был сердит на нее из принципа, или принять ванну. Опиум, приглушив хроническую боль в суставах, ослабил и желание оскорбить жену. Немного поразмыслив, Дэвид направился к себе в спальню.