Патриот

Ну и вот. Апрель, первые дни голодовки. Довольно тяжело физически, плюс сверху дали команду меня прессовать, чтобы я голодовку прекратил. Зэкам в отряде запретили со мной разговаривать. Разговаривают со мной только дневальные-активисты, и разговор этот заключается в том, что они орут на меня, оскорбляя и угрожая, а я ору на них в ответ, пытаясь превзойти их в оскорблениях и угрозах. Как хорошо, что я много на митингах выступал, теперь орать минут 40 подряд для меня вообще не проблема.

Чтение моей единственной книги — Библии — такое же единственное доступное времяпрепровождение, а заучивание Нагорной проповеди — единственное развлечение. Довольно мрачное в контексте происходящего. Желающих из отряда — я тоже поднимаю руку — ведут в нашу церковь. «Активисты», ходящие за мной по пятам буквально на расстоянии вытянутой руки (напишу ещё об этом, реально классный метод психологического давления), тоже сразу тянут руки, им тоже срочно захотелось в церковь. Но тут наплевать, в храме всё равно все рядом стоят. Пусть стоят.

Приходим, там два зэка. Они и службу служат, и убирают. Закреплены за церковью, в общем. Один постарше, очень важный и даже надменный немного — ну, с церковнослужителями это нередко бывает. Второй молодой и приятный, но на его лице что-то такое, что сразу думаешь: ну этот точно грохнул кого-то, а сейчас грехи замаливает.

Я из вежливости что-то спрашиваю у них, они отвечают, но крайне сухо. Очевидно, запрет на разговоры со мной доведён и до них. Ну ладно.

Начинается служба. Мы — пришедшие зэки — стоим в носках. Зэки-попы — в тапочках и рясах. Рядом стоит мент с видеорегистратором и снимает всё это. Я всё не могу настроиться ни на службу, ни на внутреннюю молитву тем более. Одновременно отвлекают и мрачные мысли о том, как разруливать это всё, и комичность ситуации. Босые зэки, видеорегистратор, да ещё мои «активисты» на каждое «Господи, помилуй» (а их много!) крестятся и кланяются так неистово, как будто завтра вместо утренней поверки у нас будет Страшный суд.

И в какой-то момент пожилой зэк-поп говорит: «Почитаем Писание, братья», — молодой берёт лежащую перед ним книгу с кучей закладок, открывает на одной из них и монотонно, как это всегда происходит в церкви, начинает: «Глава пятая. И увидев народ, он взошёл на гору, и когда сел, приступили к нему ученики его».

Блин. Я сначала чуть не упал, а потом неимоверными усилиями сдерживал слёзы, чтобы они каплями шли, а не ручьями.

Уходил из церкви совершенно потрясённый и окрылённый. И есть расхотелось.

В общем, понятно, что знак так себе. Вы подумайте, в христианской церкви зачитали Нагорную проповедь! Вау, такое редко бывает. Всё это я понимаю и понимал, когда шёл обратно в барак. Но всё равно круто же! Нужное время, нужное место. Да, мозг лихорадочно искал что-то, чтобы ободрить сознание своего носителя, выдав это за знак. Но сработало!

Главзнак № 2 тоже связан с религией (чувствую, что вслед за «Вообще я не суеверный» придётся писать дисклеймер «Вообще я не свихнулся на теме религии»).

Уже 18-й или 19-й день голодовки. Я хожу, хотя правильнее сказать — плетусь по продолу, длинному прямому участку барака, вдоль которого стоят двухэтажные железные кровати. Ходить мне не очень хочется. Но знакомый врач — по счастливой случайности один наш сторонник, связавшийся со мной в инстаграме и предложивший научить меня кататься на доске за катером, оказался врачом со своей клиникой лечебного голодания — написал мне, что я должен заставлять себя двигаться. Поэтому утром и вечером я делаю что-то вроде гимнастики, не обращая внимания на «активистов», которые упражняются в юморе. Мы по-прежнему орём друг на друга матом, это всё ещё часть ежедневной рутины, но я уже не так бодр, как раньше, и стараюсь экономить энергию.

Ну и хожу в течение дня.

Иду вдоль кроватей и металлических табуреток, стоящих возле них. Это самый неудобный вид мебели на свете, но другого нет. Если ты хочешь почитать или просто тупо посидеть — вот тебе табуретка. Садиться на кровать строго запрещено.

На табуретке у своей шконки сидит Никитин. Он самый любопытный мне зэк. Был. Сейчас мне уже не до него, но я помню, что Никитин загадочный.