Патриот

Бортпроводник смотрит на меня вопросительно — кажется, это тот самый парень, что «не заметил» мой ноутбук. Я делаю ещё одно усилие, чтобы придумать слова, с которыми к нему обращусь. Неожиданно для самого себя я просто говорю: «Меня отравили, и я сейчас умру». Он смотрит на меня без испуга, удивления или беспокойства. Даже с полуулыбкой: «Как отравили?» Видимо, дальше он собирается сказать, что еду в самолёте ещё не раздавали, поэтому если у вас болит живот, то нечего есть всякую дрянь в аэропорту. Но его лицо моментально меняется, когда он видит, что я ложусь ему прямо под ноги, на пол самолётной кухни. Я не свалился, не рухнул, не потерял сознание. Я абсолютно точно почувствовал, что стоять в проходе бессмысленно и глупо. Просто наступил момент, когда необходимо лечь. Ведь я умираю, а умирают вроде как лёжа.

Ложусь на бок. Смотрю в стену. Нет уже ни смущения, ни беспокойства. Вокруг забегали, послышались испуганные возгласы.

Женский голос кричит: «Мужчина, вам плохо? Мужчина, у вас сердце прихватило?» Слабо мотаю головой — нет, с сердцем всё хорошо.

Ещё успеваю подумать: всё про смерть врут. Ни прожитая жизнь передо мной не пронеслась, ни лица родных не появились, ни ангелов, ни ослепительного света. Умираю, глядя в стену. Голоса становятся неразборчивыми, и последнее, что я слышу, — повторяющийся женский крик: «Мужчина, не отключайтесь, мужчина, не отключайтесь!» Потом я умер.

Спойлер: на самом деле нет.

Глава 2

Если вы думаете, что пробуждение из комы — дело одной секунды, как в кино, то я вас разочарую. Рад был бы рассказать о том, что вот только что я умирал в самолёте, а через мгновение открыл глаза — и обнаружил себя в больнице, увидел любимую жену, ну или хотя бы озабоченно глядящих на меня докторов. Только не было такого мгновения. Я умер и очутился в мире галлюцинаций. Оказалось, что возвращение к нормальной жизни — это несколько недель очень болезненных и навязчивых видений, и весь процесс похож на затянувшееся и весьма реалистичное путешествие по кругам ада. Не удивлюсь, если вообще вся концепция ада была придумана людьми, которые однажды побывали в коме и видели то же, что и я. Это были сплошные галлюцинации, через которые изредка проступала реальность. Постепенно реальности становилось всё больше, галлюцинаций — всё меньше.

Из тех первых дней я помню только отдельные моменты. Вот я сижу в кресле-каталке. Вот кто-то бреет мне лицо. Сам я пошевелиться не могу. Вот какой-то хороший человек моет мне руки — кажется, это врач. Ещё он говорит: «Алексей, скажи какое-нибудь слово — я его запишу и покажу тебе».

Последняя просьба повторялась изо дня в день, и постепенно я начал что-то понимать. Сначала я осознал, что я Алексей. Потом — что это какое-то упражнение, которое доктор хочет, чтобы я выполнил, и задание моё — сказать любое слово. Но проблема была не в том, что я не мог говорить, а в том, что я не мог придумать слово. Я очень старался, но у меня не получалось связаться с той частью мозга, которая ответственна за придумывание слов. И объяснить доктору, что я не могу придумать слово, я тоже не мог, потому что и для этого нужны слова, а у меня в голове их просто не было. Отвечая на простые вопросы медсестры, я кивал, но вот вспомнить и сказать целое слово — это было мне не под силу.

Постепенно я стал лучше понимать происходящее, начал даже что-то говорить. И тут мне дают карандаш и просят: «Напиши что-нибудь». И в этот момент мои мучения начинаются заново: я не имею ни малейшего представления, как люди пишут.

Чаще других меня навещал мой лечащий врач, профессор, очень известный и уважаемый нейрохирург из Японии. Он подолгу разговаривал со мной, спокойно и вкрадчиво объяснял, что произошло, какое мне предстоит лечение, как долго я буду восстанавливаться и когда я наконец смогу увидеть родных. Меня он невероятно впечатлил своим профессионализмом и авторитетом, этот японский доктор — буквально первый реальный человек, которого я отчётливо помню после пробуждения из комы. Очень классный дядька среднего возраста, приятной наружности, немного лысоват. Серьёзный, очень умный, но при этом почему-то невероятно грустный.

Потом медсёстры рассказали мне, что у него, оказывается, совсем недавно трагически погиб двухлетний сын: его в Японии сбила машина. Профессор пытался сына спаси, сам его прооперировал, но ребёнок, к сожалению, всё равно умер прямо у него на руках. И в один из дней профессор прочитал мне хайку, короткое стихотворение, которое он сам написал в память о сыне. Ничего красивее я в жизни не слышал. Когда профессор ушёл, я долго не мог выбросить эти трогательные строки из головы и тихо плакал над ними несколько дней подряд.